Ахмедхан Абу-Бакар - Рассказы советских писателей

— Ты видел когда-нибудь горы? Настоящие каменные горы? Не курганы наши… Нет! И смотрел когда-нибудь с сорокаметровой опоры на землю? Смотрел? — Микола выплюнул окурок под ноги, потряс головой. — Нет? То-то же. И не работал никогда на такой высоте. Человек с такой вышки — что муравей.

— Так разве заставляют лезть на эти опоры?

— Никто никого не заставляет, не гонит. Добровольно просятся. Хочешь поскорее увидеть семью, сам попросишься. Или грудь в крестах, или голова в кустах… А то, думаешь, так бы выпустили Миколу раньше времени? Дураков нет, — Микола сорвал травинку, начал нервно кусать ее, кусал и сплевывал. Лицо его стало сухим, злым, голос далеким. — Там, брат, начинаешь хорошо разбираться, что такое жизнь. Как подумаешь, что тебе уже двадцать пять, а ты еще ничего на свете не увидел, ничего не попробовал — ни сладкого, ни соленого, ни ты не любил, ни тебя не любили, — как подумаешь обо всем этом, то не только на опору, на стену полезешь.

— Всякое живое существо жить хочет…

— А-а, что ты смыслишь во всем этом! Побыл бы на моем месте…

— И то правда. От одних переживаний умер бы… Убить человека…

— Я не об этом, — поморщился, словно от зубной боли, Микола, — я о тюрьме говорю, о той жизни… Да ладно, что вспоминать, — улыбнулся он. — Теперь о другом думать надо. В мастерскую вот собрался: болты подобрать к петлям, топор наточить… С этим и вышел во двор, да тебя увидел… Думаю, зайду, поздороваюсь. Давно не виделись.

— Ага, живой о живом думает… У меня так с телевизором что-то стряслось, вторая программа плохо идет, никак настроить не могу. Мелькает экран, и все тут… А в мастерской ты вряд ли чего добьешься, только напрасно сходишь. Там-то теперь все будут — и Рыгор, и механик, и Алесь. Жатва, суматоха, то одно сломается, то другое, колхозной работы невпроворот, а тут еще каждый со своим лезет. Вчера пошел крепило на косовище наладить, так не взялись — некогда.

— А я все же схожу…

— Разве я не пускаю тебя, иди. И мне махать надо, вон еще сколько осталось. Ишь, как припекает, а ведь и невысоко поднялось, — Костик взглянул на солнце и поспешно зачиркал бруском по косе.

Микола пошел в свой двор, оттуда на улицу. В мастерской он не задержался, спустя каких-то полчаса уже был дома. «А я что говорил, теперь не до тебя, нож наточить не подступишься», — подумал Костик, увидев его. Но присмотрелся, Микола возвращался не с пустыми руками, на петлях позванивали болты и гайки, и на топоре выше острия виднелась широкая желтая полоска — налет от мягкого точила. На этом точиле Рыгор разрешал точить только ножи и долота. «Вот и раскуси его, Рыгора этого, — подумал Костик о кузнеце. — Меня вчера так с косой шуганул, а этому черту лохматому нашел время и болты с гайками подобрать, и топор наточить…»

Сам «черт лохматый» был хмурый и сразу принялся за работу.

«Мне крепило на косовище сварить времени нет, если хочешь, сам покопайся среди лома, может, найдешь какое старое, а когда станет посвободнее, придумаем что получше, а этому так все нашлось…» — растравлял себя Костик, вспоминая слова Рыгора. Он сердито махал косой, подбирая полеглую овсяницу.

Докосил в саду, вышел за хлев, на клевер. Здесь было труднее: клевер высокий, густой, пудов пятьдесят наберется, не меньше, но лежал он пластом, сбитый, перепутанный ветром и дождем, неизвестно, с какой стороны к нему подступиться. И все же к обеду Костик скосил ладный кусок.

Немного полежал в прохладных сенях, выждал, когда солнце покатится вниз и спадет жара. Снова вышел на клевер. Но скошенный кусок увеличивался медленно: косу все чаще надо было подправлять бруском, то и дело хотелось пить и он ходил в сени, где стоял хлебный квас.

Микола что-то мастерил на своем дворе. Под вечер, когда солнце опустилось к лесу, пришел на сотки Костика.

— Кончай дурную работу, пойдем к нам.

— Нет, не пойду, вы уж сами там как-нибудь управляйтесь, — начал слабо отговариваться Костик, поглядывая на свой двор. Ему и хотелось пойти — надоело косить, — и знал, что Гелька не похвалит за такое.

— Да не гляди ты, Гельки нет, вместе с моей на току. Попозже и они придут, выпьют по чарке. Думаешь, у них души нет, им не хочется? Пошли, там уже все готово.

— Ну, разве что так, разве что вместе с бабами, — согласился Костик и пошел вслед за Миколой.

Пока Костик косил, Микола успел подкопать и выпрямить столбы в воротах, навесил новые петли, далее крюки смазал тавотом, чтоб легче ходили. «Черт лохматый, ну и хватка. Где ни повернется, всюду горит», — подумал с завистью Костик, прикинув, какую уйму работы переделал Микола за полдня. Костику хватило бы дня на три.

Дверь в сенях тоже висела на новых петлях. «А это уже зря, на новые петли да старую дверь. Надо было б и дверь сменить», — посоветовал мысленно Костик. На двери были видны глубокие вмятины, они остались с той ночи, когда Микола сидел на чердаке и бросался кирпичами — отпугивал людей. И Костику стало как-то не по себе, как и в ту ночь, когда и участковый, и люди уговаривали Миколу слезть с чердака, а тот молча швырял из темноты вниз кирпичи.

С той поры минуло пять лет, а в хате этой Костик был раза два, и то так, мимоходом, и теперь, как только переступил порог, взгляд как-то сам собой уперся в пол — в то место, где тогда лежала голова старого Лариона. В том месте в половице чернел большой сук, а возле него тогда натекла лужа крови. И сегодня Костик сразу увидел этот сук, и ему показалось, что и сейчас вокруг него все еще что-то ржавеет.

Взгляд Костика заметили Микола и Марфа — она стояла возле окна, ожидала их, — Микола поморщился, а Марфа закудахтала, словно курица возле цыплят:

— Давайте, мужчинки, сюда, за стол. Работу никогда не переробишь. Или, может, Костик, руки вымыть хочешь, то давай полью.

— А оно, наверно, надо б и ополоснуть, — согласился Костик, поворачивая назад, во двор. Он вымыл руки, вытер ручником, который Марфа держала на плече, пошел в хату.

Их, по всему было видно, давно уже ждали. На столе стояло все что нужно в такую минуту. Кроме тарелок и бутылки с водкой стояла — Костика аж передернуло — темная бутылка из-под шампанского… «Неужели та самая? Неужели не выбросили?»

— Ты не бойся, Костик, в ней не водка, — по-своему поняла взгляд Костика Марфа. — Там яблочный сок, может, кто захочет запить. Еще осенью с Люсей заготовили, так литров с десять и теперь стоит.

Костик махнул рукой, сок так сок, примерился глазом к небольшой полной рюмке: куда ты денешься, жить в соседстве и смотреть волком друг на друга…

— Давай, Костик, давайте, мужчинки, выпейте, и я с вами подниму чарку. Это же такая радость в нашей хате, такой праздник. Пускай оно утонет, то горе, — Марфа заморгала, заплакала, но тут же утерла глаза уголком платка, и, словно не было слез, глаза засветились радостью. — Давайте, мужчинки, — и первой выпила, подзадоривая их.