Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

Расплываясь в невольной улыбке, потому что и сам считал больницу весьма недурной, Степняк все-таки ответил:

— Могла бы быть лучше.

— Э-э, милый, и мы с вами могли бы быть куда лучше! — отозвался чуть дребезжащим смешком Гнатович. — Ну-с, хорошо. Чем будем заниматься дальше?

Илья Васильевич вдруг вспомнил о своих обязанностях хозяина:

— Пообедать вам надо! Сейчас позвоню…

— Ни-ни! — остановил его Гнатович. — Уже обедал.

— Где это?

— А в столовой первой хирургии, вместе с больными. Попросил Львовского, чтоб без… показухи.

Степняк пристально поглядел в прикрытые очками глаза.

— Очень рад, — медленно сказал он.

— Чему рады?

— Тому, что не любите показухи.

Гнатович опять отозвался своим дребезжащим смешком:

— А если я притворяюсь?

— Непохоже. Ну и… слышал, конечно, про вас кое-что. И даже ждал.

— Ага! — обрадовался Гнатович. — Значит, сейчас будете жаловаться на приказ Таисии Павловны, на то, что вас издергали, что хорошим людям ходу не дают…

— Зачем жаловаться, если вы уже все знаете? — перебил Степняк. — Я свое мнение изложил письменно, мне добавлять нечего.

Очки Гнатовича блеснули:

— И отлично. Значит, разговаривать не о чем?

Степняк открыл и закрыл коробку «Казбека».

— Разве жаловаться и разговаривать — одно и то же?

— Да вы курите, курите, не стесняйтесь! — Гнатович показал глазами на папиросную коробку и, словно мимоходом, добавил: — Теперь и я могу сказать, что рад.

— Чему?

— А не люблю работников, которые, чуть завидят начальство, начинают выкладывать все обиды.

Илья Васильевич усмехнулся:

— Угодил, следовательно?

— Не ершитесь! — старик вытащил из кармана какую-то бумажку. — У вас сегодня по плану врачебная конференция?

— Да.

— Есть вопросы, не терпящие отлагательства?

— Есть. Один.

Степняк коротко и сдержанно изложил все, что произошло с Фомичевой.

Роман Юрьевич снял очки и потер багровую вмятинку, оставшуюся на переносице.

— Сломал свои старые очки там, перед самой отправкой на аэродром, — объяснил он, — пришлось наспех покупать вот эти. И — неудачно, никак не привыкну… А в котором часу конференция?

— В три тридцать.

Гнатович все еще держал в левой руке очки, а правой растирал переносицу.

— Сделаем так, а? — предложил он. — Разберем эту историю, а потом я расскажу немного о поездке. Очень уж интересные и значительные дела вершат там наши медики. Согласны?

— Еще бы!

Врачебная конференция началась в назначенное время. За исключением Мезенцева, который сообщил, что улетает завтра утром и присутствовать не сможет, собрались все врачи, свободные от дежурства. Да и дежурившие то и дело заглядывали в кабинет Степняка, чтобы хоть немного послушать Гнатовича. Но прежде, чем Гнатович принялся рассказывать о поездке, разбирали случай с Фомичевой. Львовский, который терпеть не мог публичных выступлений, на этот раз первым взял слово и заговорил очень резко:

— До каких пор будет Егор Иванович подбрасывать своих больных в первую хирургию? До каких пор мы будем прощать ему казенное отбывание службы? Случайная ошибка возможна у любого. Но в истории с Фомичевой нет случайности. Это закономерный результат самонадеянности и безграмотности хирурга Окуня. Да, безграмотности! Пора назвать вещи своими именами!

После Львовского, даже не попросив слова, вскочил Рыбаш. Он начал с того, что, если бы не Матвей Анисимович, Фомичевой уже не было бы в живых, потом подробно рассказал весь ход второй операции, а под конец, не утерпев, обозвал Окуня коновалом. Впрочем, обиднее всего, пожалуй, был его тон — презрительный, даже гадливый.

Степняк, порядка ради, постучал карандашом по настольному стеклу — в душе он сочувствовал неистовому Рыбашу. Несмотря на открытое окно, в кабинете было душно. Лицо Егора Ивановича, дрожащее и потное, побагровело. Он хрипло спросил:

— Может, и мне дадут слово?

— Я полагал, что вы захотите говорить последним. Есть еще желающие? — Степняк обвел глазами знакомые лица, никто не откликнулся. — Ну что ж? Я хочу только добавить, что ход операции Рыбаш изложил объективно, но не сказал одного: Фомичевой двадцать семь лет, а рожать она не сможет. Вот чего стоит ей ошибка Окуня. Будь моя воля, за такие ошибки я бы дисквалифицировал врачей, отбирал бы у них диплом. Теперь, — он повернулся к Окуню, — можете говорить…

Несколько секунд Окунь молчал, словно собираясь с духом. Марлене показалось, что он силится даже заплакать.

— Сейчас начнет каяться, — шепнула она Лозняковой.

Та задумчиво покачала головой:

— Нет, скорее будет кусаться.

Окунь заговорил непривычно тихо:

— Доверился диагнозу скорой помощи, и в этом, конечно, виноват. Но надо учесть, что оперировать мне пришлось без второго хирурга, со стажером, на которого я не мог положиться… Товарищ Львовский сказал, что ошибки возможны у любого. Почему же меня лишают этого естественного права? Ведь за полгода это моя первая ошибка…

— П-первая, к-которую обсуждаем, а с-сколько ск-крытых? — неожиданно громко сказал Гонтарь.

— Клюшкина вспомните! — поддержал Рыбаш.

— Не знаю никакого Клюшкина! — быстро огрызнулся Окунь.

— Вы и Фомичевой вчера утром не знали! Режете безымянные животы, а чуть что посложнее — спихиваете другим или в первую хирургию.

Окунь вдруг разразился визгливой скороговоркой:

— Давно ли вы стали патриотом первой хирургии? Да вас же туда взяли из милости! Будто вы этого не знаете? Будто не вы в новогоднюю ночь чуть не угробили таксиста! Будто не у вас под ножом умерла на операционном столе девчонка! Себе вы все прощаете? Ну, так я вам скажу, что это не ошибки, а преступные эксперименты над доверившимися вам людьми! Или, может быть, в ночные дежурства, которые у вас почему-то совпадают с дежурствами доктора Ступиной, вы слишком заняты личными делами, а?

— Какая низость! — воскликнула Марлена, прижимая ладони к запылавшим щекам.

— Лишите его слова, это подлая клевета! — звонко, упрямо потребовала Нинель Журбалиева.

— З-замолчите! — крикнул Гонтарь.

Степняк, поднявшись во весь рост, тщетно стучал по своему стеклу. Окунь той же визгливой скороговоркой продолжал:

— Нет, не замолчу! Не заткнете рта! Я все скажу. Львовский клянчил у меня в долг тысячу рублей, а я сразу не дал — вот он и мстит мне. Рыбаш меня поучает. Да кто такой этот Рыбаш? Против Рыбаша в райздраве гора материалов, он переведен рядовым хирургом к Мезенцеву по приказу райздрава…

— Ложь! — крикнул Рыбаш.

— Заведующий райздравом здесь, спросите у него! — торжествующе ухмыльнулся Окунь и повел рукой в сторону Гнатовича.

Тот не спеша, спокойно погладил свою бородку. Стекла его очков недобро блестели.