Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

— Интересная точка зрения! — смеется Степняк.

— А что? — басом говорит муж Машеньки Гурьевой, налегая на ароматное жаркое. — Очень может быть. Древние обычаи не такие уж глупые. Один мой знакомый, этнограф…

Глядите-ка, даже этот молчун разговорился, а Кира и не заметила, когда он вылез из своей скорлупы. Вообще у всех голоса стали громче, за столом весело и очень дружелюбно. Но по-прежнему то один, то другой начинает: «А помните…» Правда, теперь больше вспоминают смешное. Дядя Матя тоже вступает в общую беседу:

— А помните, товарищи, того немца… ну, мальчишку этого, которого я оперировал в день капитуляции?

— Последний осколок? — спрашивает Задорожный.

— Ну да. От него год назад письмо пришло, помните?

Сергей Митрофанович объясняет обеим своим соседкам сразу:

— Он в честь Матвея хирургом стал. И даже членом СЕПГ…

— Так вот, мне вчера из министерства звонили, — продолжает Львовский, — он будет в Москве с какой-то делегацией. И жаждет меня разыскать. Что вы на это скажете?

Степняк усмехается:

— А что можно сказать? Ты же его вроде вторично родил! Принимай крестничка.

Кира так и ерзает на стуле от любопытства. Подумать только! Всего десять дней назад она видела осколок, извлеченный дядей Матей из шеи этого немца. И вот он едет сюда, и будет ходить по Москве, и, в общем, очень верно сказал Илья Васильевич — крестник! Вторично рожденный! Как интересно, как удивительно интересно жить на свете!..

А тети Юли все нет и нет. С кем она может так долго разговаривать? Даже папа чуть встревоженно поглядывает на дверь.

Гости уже справились с жарким. Пустые, с остатками огурцов и капусты, тарелки доказывают, что жаркое удалось.

— Кому добавку? — весело предлагает Кира.

— Да что вы, Кирочка? — смеется Марья Александровна. — И так дышать нечем… Давайте лучше помогу убрать тарелки!

— И думать не смейте, я сейчас… А вы принимайтесь за фрукты! — Кира вскакивает, освобождает место, приносит с окна круглую вазу с бананами и апельсинами и вместе с тетей Маней — раз-раз! — очень ловко собирает грязную посуду. — Тетя Маня, ничего не надо, я сама…

Она хватает груду тарелок, плечом открывает дверь — и каменеет от страха.

Тетя Юля сидит на маленькой табуретке в передней, под вешалкой. Телефон почему-то стоит на полу. Трубка аккуратно положена на рычаг. Тетя Юля сидит неподвижно, и лицо у нее такое… Никогда в жизни не видела Кира такого лица!

— Тетя Юлечка! Тетя Юлечка, что случилось?

Две вертикальные тяжелые морщинки, как шрамы, рассекают лоб Юлии Даниловны. Она отвечает очень ровным голосом:

— Большое несчастье, Кира. Поди поставь тарелки и позови папу.

— У нас несчастье? С кем? С вами… с тобой, тетя Юлечка?

Тетя Юля чуть морщит губы, пытается улыбнуться Кире.

— Нет, не со мной. С одним хорошим другом. Но смотри, — никому ни слова! Я сейчас уеду, а ты должна как ни в чем не бывало… Держись, Кирёнок, слышишь? Только позови сюда папу.

Кира бросается в кухню, не глядя, как попало ставит тарелки и возвращается в комнату.

Там по-прежнему шумно, весело, дымно — все курят и разговаривают. Как вызвать папу, чтоб никто не заметил? Кира, не поднимая глаз, с озабоченно-нахмуренным лицом ставит на поднос наполовину опустошенные салатницы и вазочки.

— Тетя Юля все еще разговаривает? — мимоходом спрашивает папа.

— Ой, папочка, я совсем ополоумела… Тетя Юля велела позвать тебя! — Она с грохотом роняет ножи и наклоняется за ними, чтобы по ее лицу никто не понял, как она испугана.

— Меня? — удивляется Задорожный. — Я же просил…

— Иди, иди, — говорит из-под стола Кира, медленно собирая рассыпавшиеся ножи и вилки.

Когда она поднимается, папы за столом уже нет. Лицо девочки покраснело, но, если человек долго стоял нагнувшись, может краска прилить к лицу?

Теперь Кира так вяло, так неумело собирает остатки посуды, что тетя Маня теряет терпение.

— Да что это ты, Кира, будто на поденщине?

— Я сейчас, сейчас, — кротко, вполголоса, отвечает Кира. — Вы не сердитесь только…

Никто не замечает их быстрого обмена репликами.

Дядя Матя о чем-то увлеченно разговаривает с мужем Марьи Александровны. Надежда Петровна держит за руки Машеньку-Мышку и убежденно твердит: «Нет, нет, четверо детей — это геройство. И еще такая работа!» Степняк посмеивается и говорит: «А я бы и от полдюжины не отказался».

И тут входит папа. Надо быть Кирой, надо знать его так, как знает Кира, чтобы понять: случилась непоправимая беда. С виду это все тот же Задорожный. Ну, может быть, чуть-чуть огорченный.

— Дорогие друзья, — говорит он, — я должен извиниться перед вами от имени Юлии Даниловны. Ей пришлось уехать. Прислали машину. Впрочем, я уверен, что вы дождетесь ее…

Все изумлены, замолчали, переглядываются.

— Как это — уехать? — недоуменно переспрашивает Степняк. — Куда?

— К больному.

— В больницу?! — в голосе у Степняка откровенное беспокойство.

— Нет, нет, не в больницу. К… частному больному.

Все по-прежнему молчат. Только Степняк продолжает настаивать.

— Разве у Юлии Даниловны есть частные больные? — недоверчиво и сердито говорит он.

— А ты не знал? — Задорожный выдавливает подобие улыбки. — Она частнопрактикующий врач.

— Папа, как ты можешь?! — не выдерживает Кира; она возмущенно смотрит на отца.

— Папа шутит, — тихо говорит Мышка, — но, наверно, близкий товарищ заболел?

Сергей Митрофанович серьезно склоняет голову.

— Да, очень. — Помолчав, он обращается к Кире: — Сооруди-ка нам кофейку, что ли, Кирюха…

Но все начинают шумно отказываться.

Разговор уже не ладится, хотя папа старается изо всех сил. Он даже рассказывает какую-то историю, похожую на анекдот, но никто не смеется. Первой поднимается Надежда Петровна:

— Мы пойдем, комиссар. Было очень хорошо, и жаль, что не встречались раньше. А сейчас пойдем…

Задорожный пытается удержать гостей, но Кира видит, что делает он это из приличия. Только Матвею Анисимовичу он не дает уйти. Он кладет ему руку на плечо и буквально прижимает к стулу.

— Юля мне никогда не простит, если ты ее не дождешься. Сиди, Матвей… Кира, стереги дядю Матю.

Сам он выходит в переднюю провожать остальных.

Слышно, как Надежда Петровна говорит:

— Дайте слово, что придете к нам всей семьей. У меня сегодня сердце перевернулось… Фронтовая родня…

Наконец хлопает лестничная дверь. Папа возвращается.

Матвей Анисимович молча курит, а Кира — тоже молча — прибирает комнату. Тетя Маня незаметно исчезла; слышно, как на кухне льется вода из кранов.

— Дай-ка мне закурить, Матвей, — говорит Задорожный.

Львовский щелкает портсигаром и пристально смотрит на Сергея Митрофановича.

— Куда она поехала?