Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

Костя вдруг втягивает в плечи голову и еле слышно спрашивает:

— Он сказал, кому одолжил?

— Нет, просто сказал «одному человеку». А что?

— Значит, выходит, это все… из-за того человека? — шепчет Костя.

— Ну, почему? — простодушно отвечает Кира. — Кто же мог знать, что выйдет такая история?

— А сейчас как? — боязливо спрашивает Костя.

— Что как?

— Да насчет денег?

Кира удивленно смотрит на Костю.

— Я не понимаю, почему ты так разволновался насчет денег? Главное, что Расторгуев обвиняет дядю Матю в смерти своей матери! И припутывает… ну, пойми: он обвиняет дядю Матю, что тот нарочно сам делал операцию, из-за телевизора, и что если бы делал профессор…

Костя безнадежно машет рукой:

— Ох, Кира, ничего ты не знаешь!

И замолкает надолго.

— Лучше бы я тебе не рассказывала! — с обидой говорит Кира. — Ты, кажется, готов поверить во все гадости…

Только тут Костя обретает дар речи:

— Я?.. Это я поверю?! Ума рехнуться!

— Так что же ты молчишь?

— А то, что… — Он круто обрывает, опять машет рукой и вдруг страстно, захлебываясь, грозит: — Ну, я теперь себя не пожалею, но выведу их на чистую воду…

— Кого выведешь? При чем здесь ты-то? — пугается Кира.

— Узнаешь, — говорит Костя. — Погоди капельку, все узнаешь. И вообще нечего тебе со мной дружить, можешь считать, что…

— Костя, ты с ума сошел!

— Мне некогда, — грубо отвечает Костя и резко сворачивает к автобусной остановке. — Прощай!

— Костя, Костя! — кричит ошеломленная Кира и видит, что он уже вскочил на подножку уходящего автобуса.

Еще минута — и автобус скрывается из виду.

Какое свинство! Из-за Кости она не поехала с папой и тетей Юлей, а он попросту бросил ее одну посередине дороги: «Мне некогда!..» Кира обижена до слез. Только сейчас она чувствует, как измучилась и устала. В довершение всего у нее, кажется, нет ни копейки денег, нельзя даже сесть в троллейбус. Кира обшаривает карманы своего пальто. Ни гроша! А до дома еще так далеко.

В машине Задорожный неожиданно спрашивает Львовского:

— Ты что намерен делать сейчас?

Матвей Анисимович уточняет:

— Когда сейчас? Сию минуту? Или вообще?

— Нет, именно сейчас, сию минуту.

Львовский равнодушно пожимает плечами:

— Поеду домой.

— А у меня, — говорит Сергей Митрофанович, — есть другое предложение.

— Только не занимайся, пожалуйста, благотворительностью, — чуть-чуть раздраженно перебивает Львовский. — Довольно вы оба со мной повозились за эти двое суток…

Задорожный как будто не замечает раздраженной интонации.

— Наоборот, — говорит он, — предложение мое довольно грубое. И как будто неуместное. Но я считаю, что с этим лучше покончить сразу. Ты знаешь адрес Расторгуева?

Видно, как вздрогнули плечи Юлии Даниловны. Она сидит рядом с водителем и за всю дорогу не вымолвила ни слова.

— Адрес Расторгуева? — в голосе Львовского слышно слабое удивление. — Знаю.

— Отлично. Поехали к нему. Вернешь ему деньги при свидетелях и под расписку.

— Но у меня же нет денег.

— Деньги есть, я достал, — мельком, как нечто незначительное, говорит Задорожный и вынимает из внутреннего кармана пиджака пачку денег. — Возьми, тут тысяча.

— Но надо же только шестьсот.

— Возьми, — строго говорит Сергей Митрофанович, — и заплати ему за доставку, за установку, не знаю за что. Говори адрес…

Расторгуев сам отворяет дверь и, узнав Львовского, испуганно прикрывает рот ладонью. Задорожный, не давая ему опомниться, суховато спрашивает:

— Кузьма Филиппович Расторгуев? Покажите, как пройти в вашу комнату.

— У нас, извините, уборка. Все разбросано… — растерянно лепечет Расторгуев, загораживая вход в квартиру. От его обычной развязности не осталось и следа.

— Неважно, — говорит Задорожный, тесня Кузьму Филипповича.

Квартира старая, большая. Пока Расторгуев молча ведет своих незваных гостей по длинному коридору, то из одной, то из другой двери высовываются любопытные лица.

Комната, в которую приводит Расторгуев, большая, в два окна, светлая. Из этой комнаты выход во вторую. Широкая, ничем не занавешенная арка, сквозь которую видна низкая, почти квадратная двуспальная кровать. На кровати разбросаны меховые шубы, костюмы, какие-то отрезы. То же самое на двух диванах в первой комнате. Огромный обеденный стол напоминает прилавок посудного магазина: хрусталь, сервизная посуда, серебряные кубки, жбаны и кувшины. Даже на стульях у окон посуда и большой поднос с ножами и вилками. Телевизор — комбайн «Жигули», такой точно, какой предлагали Львовскому в ГУМе, почему-то соседствует с холодильником «ЗИЛ». Через спинки кресел переброшены давно вышедшие из моды, но не утратившие ценности черно-бурые лисы. На подоконниках выстроились всевозможные вазы для цветов — пустые и изрядно запылившиеся. Настежь распахнуты створки буфета, битком набитого посудой попроще.

— Переезжаете? — с затаенной иронией осведомляется Задорожный.

— Н-нет, — запинаясь, бормочет хозяин, — после кончины мамаши перестановочку делаем…

Львовский болезненно кривится. Ему противно до тошноты, и Сергей Митрофанович понимает это.

Он меняет тон и говорит очень быстро:

— Давайте к делу. Сколько, значит, остался вам должен доктор Львовский за телевизор?

— Помилуйте, — юлит Расторгуев, — это, так сказать, наше личное полюбовное соглашение с Матвеем Анисимовичем, и я, извиняюсь, желал бы…

— Сколько?! — нетерпеливо перебивает Задорожный я угрожающе добавляет: — Никаких полюбовных соглашений у вас с доктором Львовским нет и быть не может. Сколько?

— Шестьсот десять… по казенной, так сказать, расценочке, можете где угодно проверить, — испуганно отвечает Кузьма Филиппович.

— За доставку? За установку?

— Это уж, позвольте…

— Не позволю! Сколько?!

Расторгуев до того растерян, что способен лишь безмолвно шевелить губами.

— Быстрей, быстрей считайте! — насмешливо торопит Задорожный. — Не впервой ведь.

У Кузьмы Филипповича багровеет шея.

— Шестьсот десять, как сказано.

— Долго вы будете нам голову морочить? Я вас ясно спрашиваю: сколько всего?

— Шестьсот десять, — упрямо повторяет Расторгуев; ему кажется, что в этом — его единственное спасение.

Задорожному надоело, да и пора кончать омерзительную сцену. Он поворачивается к Львовскому:

— Матвей Анисимович, давайте семьсот рублей. А вы, Расторгуев, пишите расписку, я продиктую… Перо, бумага есть?

— К-какую расписку? — запинается Расторгуев.

— Обыкновенную. Берите бумагу.

Львовский отделяет от пачки денег, данных ему Задорожным, три сотни и остальные протягивает Расторгуеву.

— Погодите, Матвей Анисимович, сперва расписка, — твердо говорит Задорожный и отстраняет руку Львовского.