Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

Тридцать первого больница затихла к семи часам вечера.

В ординаторской терапевтического отделения тепло, светло, чисто. Дежурство обещает быть спокойным. Юлия Даниловна, пожелав Ступиной счастливого Нового года, сказала перед уходом:

— Вы умница, Марлена, что не пробовали ни с кем перемениться. Новогодние дежурства бывают очень интересными.

Марлена уже настолько изучила Лознякову, что знает: та называет ее по имени, когда все в порядке. Но почему у Юлии Даниловны лицо серьезное, а глаза смеются? И что она имеет в виду, говоря об интересных новогодних дежурствах? Неужели Лознякова догадывается?

Приложив ладони к щекам, Марлена сидит у письменного стола, возле телефона. Как может Лознякова догадываться о том, в чем Марлена еще не призналась самой себе?

Ну хорошо, она часто встречается с Рыбашом. Даже очень часто — почти каждый вечер. Ходит с ним в кино и в театр. И на каток. Но, во-первых, это никого не касается, а во-вторых, мало ли с кем бываешь в театрах и занимаешься спортом… Наумчик, например, уже третье воскресенье зовет ее в Измайлово походить на лыжах. Разве она отказывалась? Правда, каждый раз что-нибудь мешало, но ведь могла и поехать?.. В прошлое воскресенье совсем уже собралась, договорилась с Нинель Журбалиевой, что та захватит мужа и сына, но в последний момент прогулку пришлось отменить: позвонил Рыбаш и непререкаемым тоном объявил, что они идут на дневное представление в цирк. Там последний день показывают какую-то удивительную водяную пантомиму. В цирке Марлена не была с детства, и, когда сказала об этом Рыбашу, тот ответил:

— Тем более!

— Что — тем более? Я вовсе не скучаю без акробатов и зверей.

— А я говорю: тем более надо пойти!

И, хотя Марлена сердито объяснила, что она уже договорилась с другими о лыжной вылазке и вовсе не обязана подчиняться всем выдумкам Рыбаша, он даже как будто и не заметил ее возражений:

— В общем, без четверти два у входа в метро «Павелецкая».

Она со злостью бросила трубку, но через пять минут принялась названивать Нинель и Наумчику и неискренним голосом плела какую-то чепуху о неожиданно изменившихся обстоятельствах и очень срочном, неотложном совещании. Даже отчим, который никогда не вмешивается в ее дела, насмешливо поинтересовался:

— Требуют, чтоб пришла в больницу?

Она с вызовом ответила:

— В цирк.

Отчим отложил газету, снял очки и очень добродушно посоветовал:

— Так сочиняй поумнее. А то ведь всякому ясно.

Неужели действительно всякому ясно? Неужели Юлия Даниловна тоже подразумевала это?

А что, собственно, это? Она ни словом не обмолвилась Рыбашу, что ей предстоит дежурить в новогоднюю ночь. Наоборот, когда он строил планы новогодней встречи, она упрямо отвечала, что ресторанов не любит и вообще ничего еще не решила. Много, мол, вариантов, и она выберет в последнюю минуту. И пусть он не рассчитывает, в компанию своих старых друзей она его не потащит.

— Зачем нам компания? Встретим вдвоем.

— Только этого не хватало! Я и так имею удовольствие ежедневно видеть вас…

Сказала и испугалась: а вдруг всерьез обидится?

Но Рыбаш посмотрел на нее своими плутоватыми глазами и кротко согласился:

— Я тоже считаю это удовольствием!

Тоже! Скажите пожалуйста, какая самонадеянность!

Конечно, он мог заранее посмотреть график. Но тогда к чему были все эти бесконечные разговоры? Если ему действительно так важно провести эту новогоднюю ночь с нею, он мог бы предложить дежурить вместе. И доставить ей приятную возможность гордо отказаться: больница, дескать, не клуб, не ресторан и не личная квартира. Но он ничего не предложил и вообще в последние дни ни о чем не спрашивал. И вдруг сегодня утром, когда она принимала от Нинель смену, принесли утвержденный Степняком график праздничных и предпраздничных дежурств. Она хотела расписаться не глядя, но не вытерпела, взглянула в графу «хирургия». И увидела: чья-то фамилия густо зачеркнута, а сверху напечатано: «А. З. Рыбаш». Значит, он устроил это в последнюю-распоследнюю минуту, чтобы быть уверенным: уже ничто не изменится.

И вот весь день она ходит с ощущением счастливого ожидания. Они виделись только на утренней пятиминутке. И он не подошел, не обменялся с ней ни словечком, как делал это до сих пор при каждой встрече. Кажется, даже не посмотрел в ее сторону. Но она уже знала: он дежурит.

В начале месяца, когда составляли график, она не позволила себе поинтересоваться, кому из хирургов выпало новогоднее дежурство. Но, если быть совсем искренней, кажется, и тогда она смутно подумала о Рыбаше… И вообще думает о нем с той самой минуты, как увидела его с тяжелыми свертками в лифте, когда он спросил: «Нашего полку прибыло?» и когда она впервые почувствовала на себе этот тревожно-лукавый, смеющийся, пристальный взгляд.

Как радовался Наумчик, уверенный, что это его доводам она вняла, увольняясь из своей медчасти! Смешной паренек… Он так старательно расписывал ей перспективы профессионального роста в больнице. «Т-ты хочешь или н-не хочешь быть врачом? — допытывался он. — Только в больнице можно приобрести опыт и мастерство. В б-больнице ты видишь человека к-каждый день, видишь одну и т-ту же болезнь в различных проявлениях, к в-видишь…» Она, смеясь, прервала его: «И вижу тебя, неугомонная душа!» Он краснел, сердился, говорил, что ее легкомыслие непростительно, а через минуту снова начинал доказывать свою точку зрения. Она и без его доказательств знала, что он прав. И в своем заявлении начальнику медчасти написала именно так, как говорил Наумчик: «…поскольку врачу со столь небольшим стажем, как мой, для повышения квалификации абсолютно необходима работа в больнице, прошу отпустить…» И дома матери и отчиму говорила то же самое. И вот даже Нинель Журбалиеву сманила этими рассуждениями. Но в душе-то, в душе-то разве не было уже тогда затаенной мыслишки о Рыбаше?

Марлена сидит у стола в ординаторской, раскрыв ноябрьский номер «Иностранной литературы». Второй месяц она таскает этот номер журнала в большой, модной сумке, которой, как, посмеиваясь, утверждает отчим, не побрезговала бы и дореволюционная повитуха. Действительно, эта нарядная, в яркую клетку, сумка вместительна, как чемодан! Здесь мирно уживаются и аппарат, которым измеряют кровяное давление, и пара туфель, и килограмм апельсинов, и фонендоскоп, и книги, и множество всяких мелочей, которые нужны молодой женщине. Но от ежедневных путешествий в сумке обложка журнала истрепалась, корешок надорван, а Марлена все никак не может дочитать «Триумфальную арку». И не то чтобы ей не нравился роман. Да и вообще Марлена привыкла следить за книжными новинками: мать — редактор издательства, отчим — художник. Дома полно книг, об искусстве говорят много, горячо, с личной заинтересованностью. А по поводу «Триумфальной арки» даже крепко поспорили. Отчим тогда позвал Марлену: «Вот ты врач, скажи, как по-твоему, образ Равика…» Марлена не дослушала вопроса: «Дайте дочитать — тогда скажу!» Ее раза два потом спрашивали: «Ну как, дочитала?» Она почему-то обиделась: «Времени нет, неужели не видите?»