Вильям Гиллер - Вам доверяются люди

Нельзя. Нельзя. Она врач. Она на дежурстве.

В нескольких метрах отсюда лежит человек. Ему всего тридцать три года. Он, может быть, очень талантлив. Может быть, какая-нибудь Марлена, Нинель, Анечка, Оленька — та, с которой он танцевал, когда неожиданная боль ударила и согнула его, — может быть, она также ждала сегодняшней ночи?

Марлена хватает телефонную трубку, набирает номер приемного отделения. Гудок, другой, третий. Чей-то незнакомый голос отвечает:

— Приемное отделение.

— Попросите доктора Гонтарь.

— Он занят. Позвоните позже.

Хирургия вовсе не отвечает. Что же у них там творится?

Сжимая руки у горла, Марлена ходит по ординаторской. Значит, теперь всегда будет так? Теперь всегда она будет волноваться и мучиться за двоих — за него и за себя? Всегда — на дежурстве, дома, в гостях, в театре, на катке, на улице? Если они будут врозь, она будет думать, каково ему в эту секунду, что он делает, что чувствует; и когда они будут вместе — тоже. Вот это и есть любовь, да? Вот это нестерпимое, ни на минуту не проходящее, сжигающее — нет, испепеляющее желание быть рядом, дышать тем воздухом, которым дышит он, знать, что ему хорошо, и делать всё, чтобы ему было еще лучше. Болеть его болью, гордиться его гордостью, радоваться его радостью.

«А он? А он?! Будет ли он так же жить за двоих?»

Ей становится жарко, душно, и через минуту ее начинает бить озноб. Да что же это, в самом деле? Что там у него делается? И как быть ей в этом нетерпеливом смятении?

Неожиданно она обнаруживает, что так и не убрала бутылки, расставленные по росту на письменном столе. Хороша! А если сюда в ее отсутствие заглянул кто-нибудь посторонний? Хоть тот же санитар из приемного?

Она рывком распахивает дверцу письменного стола, хватает бутылки. Не лезут! Четвертинки еще можно поставить, а остальные? Положить? Но вдруг прольются? Их же надо отдать родственникам. А где список?… Тут, тут, никуда не делся. Как у нее хватило терпения выводить эти дурацкие строчки: «Водка, ¼ литра Артюхов… Водка, ¼ литра Медведко…» Андрей стоял у окна, спиной к ней, прижимаясь лбом к стеклу. Он ждал. Он ждал!..

Марлена подбегает к окну. Вот здесь он стоял. Вот так. И лоб его касался вот этого места… Она прижимается лбом к стеклу. Нет, выше. Он ведь выше ее. Она поднимается на цыпочки, вытягивает шею и, воровато оглянувшись, целует холодное стекло.

— Сентиментальная дура! — громко, презрительно говорит она вслух самой себе и тоненько смеется.

Но все-таки надо убрать бутылки.

Марлена оглядывается. Стенной шкаф! Там хранятся истории болезней тех, кто уже выписался. И тех, кто умер. Умер один Сушкевич. Один за два месяца. «Законный процент смертности!» — сказала бы Анна Витальевна Седловец. Она всегда говорит так, назидательно и скучно. Завтра она будет с удовольствием отчитывать родственников, возвращая им водку. Надо внушить ей насчет Фельзе… Этот несчастный парень совсем затоскует с Анной Витальевной.

Марлена опять набирает телефон второй хирургии.

Молчание. То есть, телефон исправно посылает гудки, но никто не берет трубку. Невыносимо!

Открыв стенной шкаф, доктор Ступина с бессмысленной старательностью выстраивает там четвертинки и поллитровки. И коньяк. И портвейн. И список туда же. Пожалуй, надо приколоть кнопкой, чтоб не пропал. Марлена яростно всаживает кнопку в стенку шкафа. Вот так, теперь все. Теперь можно идти.

В коридоре, у столика сестры, она останавливается и небрежно бросает:

— Я иду в первую хирургию, хочу проконсультироваться насчет этого больного… Фельзе. Если будет надо, вызовете меня оттуда.

— Хорошо, — равнодушно говорит сестра и так же равнодушно добавляет: — Но больной Фельзе все еще не уснул. Он очень беспокойный.

— Беспокойный? Чем?

Сестра пожимает плечами.

— Спрашивает, куда ушел врач. Спрашивает, какой ему поставили диагноз. Спрашивает, почему его положили в терапию. Спрашивает, как отсюда звонить по телефону.

— Почему же вы меня не позвали?

— А зачем было вас звать? Болей у него нет. Просто капризничает.

— Интересно, как бы вы капризничали на его месте!

Марлена отходит от столика, оставив сестру в состоянии крайнего негодования. Дверь в палату, где лежит Фельзе, приоткрыта. У его кровати на табуретке сидит тетя Глаша и журчит, журчит тихим, спокойным голосом. До Марлены доносится:

— Не привыкли болеть-то, вот и беспокоитесь. А страшного ничего нет, уж я вижу. Отлежитесь у нас маленько и встанете. Завтра позвоним, кому пожелаете. Навещать вас придут. У нас на этот счет вольготно: хоть каждый день ходи. И халатов не заставляют надевать. Не больница, а чистый дом отдыха…

Невольно улыбнувшись, Марлена подходит к постели. Тетя Глаша, завидев ее, хочет подняться.

— Сидите, сидите, тятя Глаша, я вот тут устроюсь, — Ступина присаживается на краешек кровати. — Уколы сделали? Грелки принесли?

Фельзе кивает.

— А порошок?

— А порошок они под матрац спрятали, — безмятежно сообщает тетя Глаша.

— Витольд Августович!

— Что за порошок? — подозрительно спрашивает Фельзе.

— Легкое снотворное. Вы возбуждены, а вам сейчас важнее всего покой.

— Я не хочу привыкать к наркотикам. Еще рано. — Он вызывающе и гневно смотрит на Марлену.

— Это не наркотик, — спокойно говорит она. — Люди, не употребляющие снотворных, спят от этого порошка, как грудные дети.

— Не успокаивайте меня.

— Я не успокаиваю, а говорю правду.

Фельзе вдруг оживляется.

— Правду? А для чего тогда вы спрашивали меня об аппетите и весе? Почему вы интересовались, не худею ли я последнее время? Вы и на это можете ответить правду?

Марлена отвечает без запинки:

— Могу. Потому, что проверяю признаки, которые не имеют ничего общего с опухолями.

Это та полуправда, без которой — Марлена внутренним чутьем угадывает взвинченность Фельзе — он ни за что не уснет. Но Фельзе и сам жаждет утешений. Недаром Степняк кричит им: «МХАТ! МХАТ!»

— Хорошо, — угрожающе говорит Фельзе, — я приму этот порошок, если вы мне дадите слово…

— Какое слово?

— Позвонить по одному телефону.

— Ох, с удовольствием! Сейчас запишу номер… Тетя Глаша, дайте водички, Витольд Августович запьет…

Тетя Глаша ловко нашаривает порошок под матрацем и подает пластмассовый зеленый стаканчик с водой.

— Не поднимайтесь! — предупреждает Марлена. — Тетя Глаша, лучше поильник… Откройте рот!

Она сама добросовестно высыпает ему на язык весь порошок, до последней крупинки, и Фельзе послушно запивает кипяченой водой из носатого, похожего на чайник поильника.

— Ф-фу! — морщится он. — Какая горечь!

— Мединал! — поясняет Марлена. — Ну, говорите номер и кого вызвать.

Он говорит и после паузы спрашивает: