Ирина Стрелкова - Избранное

Козловых по утрам неодолимая сила тянет к окнам. Они подсматривают сквозь тюлевые занавеси, как Оля убирает парикмахерскую и отплясывает со шваброй в руках. Зимой лучше видно, что творится в парикмахерской, — на улице темно, а там горит яркий свет, Оля, приходя, зажигает полную иллюминацию. Летом, когда в парикмахерской открыты окна, всей улице слышно, как Оля распевает во все горло то голосом Аллы Пугачевой, то голосом Муслима Магомаева. Ни для кого не тайна, что в парикмахерской работает уборщицей ненормальная, или, как говорится, «с приветом». Мастера жалуются на ее лень, хотя Оля охотно бегает по их поручениям в магазин и на городской рынок, где кавказские мужчины торгуют фруктами, а тетки из Молдавии калеными семечками. На рынке Оля азартно торгуется, кокетничает с черноусыми красавцами, перебранивается с горластыми тетками из Молдавии, проявляет всю свою настырность и всегда покупает удачно. К дамским мастерам она каждый день пристает с просьбой сделать ей новую прическу. Оля зудит и зудит, пока кому-нибудь не надоест и ее не усадят в кресло. Волосы у Оли реденькие, но нет такой модной прически, которую бы она не испробовала на себе. Мастера помогают ей доставать модные тряпки и пилят за то, что все время сосет конфеты. Оля не очень-то слушается мастеров и толстеет от сладкого. Тик у нее прекратился сам собой, взамен появились припадки. Она вдруг начинает кидаться на мастеров и на клиентов, кричит, рвется кого-нибудь ударить. Не дай бог, если в эту минуту ей попадет в руки что-то острое или тяжелое. Привыкшие к ее припадкам мастера всем скопом окружают Олю, хватают за руки. Она постепенно слабеет, замирает, лицо белое как стенка, губы синие. Наконец Оля вся обмякла, ее отводят на кухню, сажают на табурет. Оля долго сидит одна, полуспит, потом кто-нибудь из мастеров или постоянных клиентов отводит Олю на квартиру. На другое утро она появляется в парикмахерской как ни в чем не бывало, поет и танцует, бежит на рынок. Говорят, при ее болезни человек не помнит, что с ним был припадок, у него отшибает память. Во всяком случае, Оля совершенно не угнетена своей болезнью, она довольна работой, парикмахерская представляется ей центром жизни, она участвует в разговорах о прическах и нарядах, вдыхает аромат одеколонов и шампуней, видит себя в блеске зеркал, одетую по моде и причесанную как на картинке.

Елена Петровна рада бы не ходить в эту парикмахерскую, но других в городе нет. Сидя в кресле, она каждый раз испытывает сердцебиение, когда Оля со шваброй или с кувшином горячей воды идет на нее из всех зеркал. У самой Оли нет никакого интереса к пожилой клиентке, делающей всю жизнь одну и ту же стандартную прическу, одевающейся скучно и серо.

Александр Иванович, благодаря тому что он шляпа и размазня, часто дежурит на вечерах в техникуме. И не было еще такого вечера с танцами, на который не пробралась бы Оля с прической из последнего фильма и в сногсшибательном наряде. Александр Иванович ставил у двери самых надежных ребят, самолично запирал все окна на первом и втором этажах — Оля все равно появлялась на танцах, она по-прежнему настойчива и хитра. Студенты знают, что она «с приветом», однако Оле никогда не приходится подпирать стенку. Среди парней Оля слывет хорошей партнершей, она «клево» пляшет и с ней можно здорово «побалдеть». Александр Иванович от вечера к вечеру с беспокойством следит за Олиным успехом, ему известно, какие ухари есть среди студентов, им все «ништяк», заговорят, обманут… А что тогда?

Вернувшись домой, он делится своими тревогами с Еленой Петровной. Начинается их обычный печальный разговор. Очень жалко Олю, но что сталось бы с ними самими, если бы она жила в их доме как близкий человек, приемная дочь? Нет, нет, они правильно сделали, что отказались. Иначе бы давно уже сами сошли с ума.

Но как бы Козловы ни убеждали друг друга, обоих неотступно преследует мысль, что, если бы они тогда, когда Оля была совсем маленькая, взяли ее к себе, окружили лаской, она бы выросла здоровой, нормальной.

Где-то живет себе беспечно родная мать, не знающая даже, что ее дочь нарекли Олей, а Козловы, без вины виноватые, не находят покоя.

Они постарели, повыцвели, но по-прежнему живут в полном согласии. Сладкого совсем не едят, очевидно, их организмы получили свое и больше не требуют. Тайну своих планов относительно Оли — своего рока, как говорилось в старых романах, — Козловы хранят про себя, никогда и ни с кем в городе не делились. Александр Иванович однажды не выдержал и рассказал все, от самого начала, но человеку стороннему, случайно оказавшемуся в городе и не намеревавшемуся еще когда-либо побывать в той стороне.

В Дедове против каждой избы стоят по речке небольшие легкие плоты — шага четыре в длину, три в ширину. С них черпают ведрами воду, с них полощут белье, а если есть такая срочность, на плоту переправляются через реку, потому что мост на всю деревню один, а река течет мимо каждой избы. Или, вернее сказать, все Дедово приладилось вдоль своей извилистой реки, которая когда-то впадала в Шексну, а теперь вливается в Рыбинское море. Или, еще вернее сказать, море влилось в неширокую полевую реку и почти совсем остановило ее течение.

Танькин плот не такой, как у всех, — на других плотах бревна подобраны одинаковые, сбиты и связаны вровень, а у Таньки посередке плота самое длинное бревно, и с краю — короткие. Из пяти бревен от старой бани получился плот ходкий, как фелюга, с острым носом и закругленной кормой. Он сколочен наискосок одной доской, но держится крепко. Есть у Таньки и крепкий багор из молодой прямоствольной березки — им она отталкивается о дно, им и подгребает на глубоких местах. Другие девчонки боятся плавать через речку на плоту, а Танька не боится, хотя иной раз ее и сносит помаленьку вниз — так что потом приходится на веревке, по берегу подтягивать свой корабль на место, как раз напротив нового, красноватого от свежести сруба бани, так и недостроенной Танькиным отцом.

Когда-нибудь потом многое детское забудется, затеряется, а плот останется — будет посвечивать радостной искоркой в глубине памяти.

Детские радости, как часовые, стерегут потом всю нашу жизнь от разных напастей — несведущие и бесстрашные.

В то лето, когда у Таньки появился свой плот, им с матерью пришлось убежать из своего дома на другой край деревни, к бабушке — и отец, пьяный, каждый вечер грозился под окнами и ломился в дверь. От бабушки их взяла тетя Паня, и у нее они жили тихо. Мать с утра пораньше уходила на ферму, а Таньке запрещала уходить из дому.

Нет ничего хуже, как просыпаться поутру в чужом доме. Вылезешь из нагретой постели и не хочется ни до чего дотрагиваться. Хоть обратно полезай, чтобы снова обняться со своим собственным теплом, а оно уже улетучилось, постель стала чужая, и во всем доме только и есть своего, что кофта на гвозде возле двери и резиновые сапожки за высоким порогом.