Исаак Бабель - Советский русский рассказ 20-х годов

«Объектом художественного видения у Олеши становится мироощущение героя как его смысловая и отчасти социальная позиция. […] Герой взят в мироощущающем плане — как он воспринимает мир: образно или автоматически. […] Поэтому менее всего герой может быть выражен в поступках, действиях. Он весь в своей речи, в стиле речи или близком по стилю авторском пересказе. […] Герой Олеши — герой слова, но в глубине — герой тонкого чувства, особенного восприятия. […] Маски, за которыми скрывается автор, очень прозрачны. В большинстве случаев — это рассказчик, миросозерцатель и романтик, дублирующий автора. […] Эти рассказы носят ярко выраженный лирико-философский, иногда публицистический, характер» ( Бадиков В. В. Герой и автор в прозе Юрия Олеши//Филологический сборник. Алма-Ата, 1967. Вып. 6–7. С. 298, 309). «Для новелл Олеши иногда характерно построение по принципу метафоры, то есть стремление не путем простого называния, а символически (на романтической основе) раскрыть тему» ( Розанова Е. И. О некоторых особенностях поэтики Ю. Олеши-новеллиста (тропы и детали)//Вопросы русской литературы. Львов, 1966. Вып. 3. С. 18).

Говоря о стиле Ю. Олеши, М. Чудакова отмечает, что «Олеша остался безучастным к поискам всевозможных форм сказа […] и вообще к любым способам «слушания» живой речи. […] Проза Олеши своим отношением к слову ближе к Бунину — с его стремлением упорядочить и «улучшить» современную книжную речь» ( Чудакова М. О. Мастерство Юрия Олеши. М., 1972. С. 26, 29). При этом, по мнению исследовательницы, «читатель Олеши почти всегда превращен в собеседника» (там же, с. 76).

Впервые — Октябрь, 1929, № 8; вошло в сборник «Вишневая косточка» (М., 1931).

Печатается по изд.: Олеша Юрий. Повести и рассказы. М., 1965.

«В «Вишневой косточке» главное действующее лицо рассказа — Время. Управляемое время — это план. «Вишневая косточка» — лирический рассказ о пятилетке, о времени, подчинившемся человеку. Время — в масштабах Плана — требуется для того, чтобы на пустыре, где покоилась вишневая косточка, поднялся индустриальный гигант пятилетки, время — символ и реальность того, что из вишневой косточки, закопанной Федей на пустыре в честь и в память неразделенной любви, выросло вишневое дерево, и, наконец, малое, бытовое время, нужно для того, чтобы пришедший на свидание понял, что ждать ему нечего: любовь Планом не предусмотрена» ( Перцов В. К созидателям нового мира//Там же. С. 78–79).

«Внезапный переход от повествовательной к драматической форме еще более усиливает резкость переключения бытового эпизода в план высокой символики. Неизвестно, кто такой Авель, кроме того, что он «мой сосед», а библейское имя, конечно, не может быть случайным в стилистике Олеши; оно подчеркивает философский смысл диалога. […] Но отсутствие реальной мотивировки, оправдывающей включение Авеля в философский спор, не нарушает чувства правдоподобия в рассказе, где главное — встреча и сшибка мыслей. […] Авель не противопоставлен Феде, они думают в одном направлении, но каждый в своем ключе, как реалист и как романтик. Для того и для другого время — это материя, из которой делается будущее. […] Авелю — узкому практику […] план дает возможность вообразить в будущем бетонный гигант на пустыре, но у него как будто не хватает фантазии увидеть там вишневое дерево. […] В конце рассказа романтик и реалист находят общий язык. […] Авель проявляет понимание того, что в Плане должны быть предусмотрены вещи, не оцениваемые с точки зрения непосредственной полезности. Федя — романтик усваивает, что План — это потребность нового мира, оформление стихийного порыва масс к будущему, к социализму. Профработник Авель оправдывает свое библейское имя — сына первых людей на земле. Пятилетний план — это своеобразное переосмысление библейского образа: дерева жизни в райском саду» (там же, с. 79–81).

В. Бузник пишет о рассказе: «Для писателя теперь не существовало сомнений, что поэзия, красота, высокие и нежные чувства необходимы людям нового мира не менее, чем материальные блага и техническая цивилизация. […] Вместе с тем деловая сторона действительности, так называемая «проза жизни» и ее герои не изгонялись из страны Воображения и Внимания. Рубеж между обыденным и прекрасным, между страной Вещей и страной Поэзии был вообще уничтожен. Поэзия не презирала прозу жизни, а та не была утилитарно-бескрылой» ( Бузник В. В. Русская советская проза двадцатых годов. Л., 1975. С. 260).

(Комментарии составил Е. А. Яблоков.)

Систематически печататься начал с 1915 г. Первый сборник рассказов вышел в 1918 г.

В 20-е годы Б. Пильняк выпускает сборники: Простые рассказы. Берлин. 1922; Смертельное манит. М., 1922; Никола-на-Посадьях. М.; Пг., 1923; Английские рассказы. М.; Л., 1924; Рассказы с Востока. М., 1927; Расплеснутое время. М.; Л., 1927. Итоговым прижизненным сборником рассказов Б. Пильняка стали «Избранные рассказы» (М., 1935). Многие рассказы 20-х годов вошли в Собрание сочинений Б. Пильняка в 8-ми томах (М.; Л., 1929–1930; т. 3, 5, 6, 8 — рассказы).

В 20-е годы Б. Пильняк являлся одним из самых популярных писателей, его творчество было предметом широкого обсуждения и изучения. Так, в 1928 г. вышел сборник статей, посвященных творчеству писателя (Борис Пильняк. Л., 1928).

Пристальное внимание критиков к Б. Пильняку свидетельствовало о том, что его творчество развивалось в русле важнейших тенденций прозы послереволюционных лет. Вслед за А. Белым он активно развивал начала лирической, «орнаментальной» прозы, опробовал новые принципы композиции. Влияние опыта Б. Пильняка на литературу 20-х годов было весьма велико.

Суждения о произведениях писателя были противоречивыми. М. Горький, в целом отрицательно относившийся к его творчеству, утверждал, что Б. Пильняк «бессилен овладеть сюжетом» ( Горький М. Собр. соч. В 30-ти т. Т. 29. С. 475).

«Кажется порою, что у Пильняка просто ряд записанных назидательных фабул с комментариями автора» ( Гофман В. Место Пильняка//Борис Пильняк. Л., 1928.С. 17). Характерно мнение Ю. Тынянова: «Пильняк — оползень; только на основе полного жанрового распада, полной жанровой неощутимости мог возникнуть этот рас сыпанный на глыбы прозаик, каждая глыба которого стремится к автономии. […] Выход для оползня — оползать все больше — в документе, в истории, в олитературенной газете, может быть, намечается этот выход для этой литературы, которая уже почти не «литература» ( Тынянов Ю. Н. Литературное сегодня// Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 163).

Наряду с монтажностью, «экспериментальностью» произведений писателя критики указывали на отсутствие в них психологически разработанных характеров. Отмечались тенденция к натурализму, повышенное внимание Б. Пильняка к инстинктивному, бессознательному в человеческой личности, к проблемам пола, рода и т. п. «Пильняк — писатель «физиологический», — отмечал А. Воронский. — Люди у него похожи на зверей, звери как люди. […] Женщине и любви Пильняк уделяет очень много места, до чрезмерности. И здесь исключительно почти выступает физиологическая сторона» ( Воронский А. Борис Пильняк// Воронский А. Искусство видеть мир. М., 1987. С. 234–235, 236). Говоря о близкой связи между проблемой кратковременности жизни человека и проблемой продолжения рода, А. Пинкевич называл мотив смерти в числе важнейших у Б. Пильняка (см.: Пинкевич А. Борис Пильняк//Пильняк Б. Собр. соч. М.; Л., 1929. Т. 1. С. 11).