Исаак Бабель - Советский русский рассказ 20-х годов

Исследователи 20-х годов обращали внимание на эволюцию писателя, развитие его мировоззрения и стиля. В 1928 г. А. Воронский говорил: «Последние вещи писателя стали более строгими в отношении физиологической эротики. […] Пильняку предрекали много бед и напастей. О Пильняке писали как о литературном изгое и контрреволюционере. […] Его имя сделали нарицательным и ругательным в некоторых кругах. А он оказался в итоге более чутким к нашей современности, чем многие иные прочие, получившие соответственные патенты и награждения. Он живо и внимательно приглядывается к окружающему, он не стоит и не топчется на месте, исправляет с готовностью свои ошибки» ( Воронский А . Борис Пильняк//Там же. С. 256–257). «Произведения Б. Пильняка, написанные в 1925–28 гг., показывают, что он отошел от «заумности» (стилистической) […] и стремится дать ясные и строгие по стилю произведения» ( Пинкевич А. Борис Пильняк//Там же. С. 10).

В 20-е годы предметом критических суждений нередко были жанровые особенности рассказов Б. Пильняка. «Большинство […] повестей и рассказов Пильняка представляют собою: либо краткий пересказ большой фабулы, годной, как основа, для целого романа […] либо лирические фрагменты, объединенные вокруг одного неразвернутого действенного эпизода, переживания, психологически-бытового описания […] либо — слабо сюжетно мотивированную, лирико-философскую «поэму в прозе», где фабула или пересказывается наскоро, как воспоминание о прошлом, конечные итоги которого заранее показаны […] или же где сюжет […] дается в разделенных целыми морями лирики отдельных почти статически показанных критических моментах своих свершений» ( Горбачев Г. Творческие пути Б. Пильняка//Борис Пильняк. С. 57, 58).

Современные исследования творчества Б. Пильняка касаются в основном проблемы личности в его произведениях. Считается, что мировоззрение и стиль писателя определяла «дилемма: воля или рефлексия, надолго ставшая расхожим мотивом литературы первых лет революции. [….] Писатель […] попал под власть идеи рационалистического рассечения человека» ( Белая Г. А., Павлова Н. С. Диалектика сознательного и подсознательного в концепциях человека (из опыта советской и немецкой литератур) //Советская литература и мировой литературный процесс. Изображение человека. М., 1972. С. 113). Истоки этого явления Ю. Андреев прослеживает в предреволюционном творчестве Б. Пильняка, для которого в то время были характерны «рассказы», полные преклонения перед красотой и извечной мудростью природы. Они, с одной стороны, легко поддаются сравнению с пантеистическим творчеством М. Пришвина этой же поры, с другой — с некоторыми ранними произведениями А. Чапыгина, возвеличивающими мощь и красоту «естественного» человека. […] Не зная этих истоков, невозможно понять зрелого Б. Пильняка: имеется в виду его отношение к биологической, — антропологической основе человеческого существования как к ипостаси несравненно, неизмеримо более существенной, чем социальные отношения. […] В высшей степени симптоматично, — замечает далее Ю. Андреев, — что с 1925–1926 годов в творчестве Б. Пильняка начинают звучать совершенно иные ноты, появляются ясные, гармонические произведения» ( Андреев Ю. Революция и литература. Л., 1969. С. 159, 162).

В современных исследованиях отмечается движение Б. Пильняка конца 20— начала 30-х годов к реализму. Причем, по мнению В. Новикова, в рассказах писателя эта тенденция более отчетлива, чем в повестях и романах (см.: Новиков В. Творческий путь Бориса Пильняка// Пильняк Б. Избранные произведения. Л., 1978. С. 20, 26).

Впервые — Новый мир, 1926, № 5.

Печатается по изд.: Знамя, 1987, № 12.

В предисловии к публикации рассказа в журнале «Знамя» указано, что «значительная часть тиража […] «Нового мира» […] была конфискована у подписчиков» именно из-за появления в нем рассказа Б. Пильняка (Знамя. 1987. № 12. С. 105).

В № 6 за 1926 год журнала «Новый мир» было опубликовано письмо А. Воронского, в котором он отказывался от посвящения ему «Повести непогашенной луны». Вот текст этого письма: «В 5-й книге журнала «Новый мир» напечатана повесть Бориса Пильняка «Повесть непогашенной луны». Хотя в предисловии повести и содержится указание, что речь идет не о смерти тов. Фрунзе, но вся бытовая обстановка, некоторые подробности и т. д. говорят об обратном. Повесть держит читателя в уверенности, что обстоятельства, при которых умер «командарм», герой повести, соответствуют действительным обстоятельствам и фактам, сопровождавшим смерть тов. Фрунзе. Подобное изображение глубоко печального и трагического события является не только грубейшим искажением его, крайне оскорбительным для самой памяти тов. Фрунзе, но и злостной клеветой на нашу партию ВКП(б). Повесть посвящена мне. Ввиду того что подобное посвящение для меня, как для коммуниста, в высшей степени оскорбительно и могло бы набросить тень на мое партийное имя, заявляю, что я с негодованием отвергаю это посвящение. С товарищеским приветом А. Воронский» (Новый мир. 1926. № 6. С. 184). Здесь же было помещено краткое заявление «От редакции»: «Помещая письмо тов. Воронского, редакция вполне присоединяется к его мнению. Редакция считает помещение в «Новом мире» повести Пильняка явной и грубой ошибкой. Редакция» (там же).

Осознавая серьезность складывающейся ситуации, Б. Пильняк счел необходимым выступить с открытым письмом, в котором признавал рассказ «ошибкой»: «В майской книге «Нового мира» появилась моя «Повесть непогашенной луны», а в июньской книге было напечатано письмо т. Воронского, где он считает повесть «злостной клеветой на нашу партию ВКП(б)». В препроводительном к письму т. Воронского примечании редакции редакция «считает помещение в «Новом мире» повести Пильняка явной и грубой ошибкой». Сейчас, вернувшись из-за границы, где я был оторван от СССР, восстановив обстановку, при которой писалась повесть, я нахожу необходимым заявить: не учтя внешних обстоятельств, я никак не ожидал, что эта повесть сыграет в руку контрреволюционного обывателя и будет гнуснейше им использована во вред партии; ни единым помыслом не полагал я, что пишу злостную клевету. Сейчас мне видно, что мною допущены крупнейшие ошибки, не осознанные мною при написании; теперь я знаю, что многое, написанное мною в повести, есть клеветнические вымыслы. Поэтому присоединяю мое мнение к мнению редакции и считаю большой ошибкой как написание, так и напечатание «Повести непогашенной луны». Бор. Пильняк. Москва, 25 ноября 1926» (Новый мир. 1927. № 1. С. 256).

Когда через несколько лет после публикации Б. Пильняком за границей повести «Красное дерево», обстановка вокруг него резко обострится, враждебная писателю критика будет вспоминать «Повесть непогашенной луны» как одно из первых свидетельств «контрреволюционности» Б. Пильняка. Так, Секретариат РАПП заявлял: «Повесть Б. Пильняка «Красное дерево» — самое яркое доказательство активности новобуржуазной литературы. «Красное дерево» достаточно завершает путь Б. Пильняка […] от «Повести непогашенной луны» […]» (На литературном посту. 1929. № 17. С. 2). После гибели Б. Пильняка, ставшего жертвой сталинских репрессий, имя его около 20 лет не упоминалось в литературоведческих работах. Но и после реабилитации писателя отношение исследователей к малоизвестному рассказу «Повесть непогашенной луны» было большей частью резко отрицательным. Об этом уже в конце 60-х годов писал Ю. Андреев. По его мнению, в данном рассказе «впервые в своем творчестве Б. Пильняк с такой любовью изобразил коммуниста […] умного, молодого, душевно тонкого, обаятельного человека. По всем идейно-художественным данным об раз замечательного большевика Гаврилова должен был стать в один ряд с образами большевиков, созданными в 20-е годы. Но основная коллизия произведения была отвергнута, причем произошло это именно тогда, когда Б. Пильняк пошел в том направлении, к которому критика его и призывала. Инерция недоброжелательства, корни которого не всегда, очевидно, осознаются современными авторами, действует вплоть до последних лет» ( Андреев Ю. Революция и литература. С. 163).