Исаак Бабель - Советский русский рассказ 20-х годов

В то же время исследовательница справедливо отмечает, что комизм Шишкова — это не только комизм ситуаций, но также комизм языка и стиля. «Лексика и фразеология, синтаксическое построение речи — все направлено на то, чтобы заставить слушателя смеяться не только над содержанием рассказов, но и над способами выражения мысли самого рассказчика и действующих лиц произведения. […1 Юмор большинства шутейных рассказов основан на сочетании привычной просторечной речи с новыми словами, которые в речи крестьян получают несвойственное им значение и употребление» (там же, с. 36–38).

Другие исследователи творчества В. Я. Шишкова обращают особо пристальное внимание на проблему фольклоризма его рассказов, практически обойденную современной писателю критикой. Так, Б. Томашевский в свое время замечал: «В нем (в Шишкове. — В. С.) есть тоже что-то таежное, первобытное, сгущенное, телесное. Это смех народной сказки, смех открытый, бесхитростный» ( Томашевский Б. Творческий путь В. Я. Шишкова//Литературная газета. 1945. 17 марта). По мнению В. Кочетова, «по своему типу юмор произведений В. Шишкова ближе всего стоит к бытовым сатирическим сказкам» ( Кочетов В. Н. В. Я. Шишков и устное народное поэтическое творчество. М., 1981. С. 51).

И. Э. Капкаева также видит специфику «шутейных» рассказов в их фольклорных истоках. По мнению исследовательницы, в «шутейных» рассказах можно выявить целый ряд характерных особенностей народного юмора, в частности «прием одурачивания, который, по мысли В. Я. Проппа, составляет главный сюжетный стержень комедийного и повествовательного фольклора» ( Капкаева И. Э . «Шутейные рассказы» Вяч. Шишкова и народные смеховые традиции//Поэтика русской советской прозы. Уфа, 1985. С. 146). Автор статьи добавляет, что истоки языкового и стилевого комизма «шутейных» рассказов восходят и к традиции древнерусского, балагурства. В частности, автор усматривает у Шишкова одну из наиболее характерных черт древнерусского балагурства — его непрерывность, причем в роли балагура может выступать не только герой или рассказчик, но и сам автор произведения. И. Э. Капкаева выявляет также наличие у Шишкова традиции лесковского сказа и, в свою очередь, влияние «шутейных» рассказов Шишкова на творчество М. А. Шолохова, сказавшееся, в частности, в создании последним образа деда Щукаря в «Поднятой целине».

Впервые — Красная новь, 1923, № 5. Вошел в сб.: Спектакль в селе Огрызове. Шутейные рассказы. М., Л., 1924.

Печатается по изд.: Шишков В. Я. Полн. собр. соч. В 12-ти т. М.; Л., 1926. Т. 7.

Говоря об истории создания рассказа, писатель вспоминал: «В 1920 году я был в Ретенях (Лужского уезда), крестьяне и школьники ставили мою пьесу «Грамотей». Много было курьезов в самой игре, в процессе постановки, в поведении зрительного зала. Возникла мысль написать на эту тему что-нибудь веселое. Дома, через месяц, сел за стол» ( Шишков В. Я. Мой творческий опыт. М., 1979. С. 17). «Конечно, пьеса бывшего красноармейца Павла Мохова — неумелое произведение, но значение его заключалось в том, с каким огромным энтузиазмом и увлечением Мохов сочинял и вместе со своими товарищами ставил пьесу, — писал по поводу этого рассказа Н. Еселев. — Все это они делали сознательно, чтобы люди не жили «как самая отсталая национальность».

И хотя спектакль провалился, над ним смеялись, Павел Мохов все-таки не уронил своего достоинства в глазах зрителей. Он сделал большое и важное дело. Что-то новое и серьезное вошло в серую, скучную и однообразную жизнь огрызовцев. Его труд, его благородный порыв, его старания не остались без внимания…» ( Еселев Н. Шишков. М., 1979. С. 102).

(Комментарии составил В. П. Семенко.)

В 20-е годы М. А. Шолохов выпускает сборники: Донские рассказы. М., 1926; Лазоревая степь. Рассказы. М., 1926; О Колчаке, крапиве и прочем. М., 1927; Лазоревая степь. Донские рассказы. 1923–1925. М., 1931. Последний сборник объединял напечатанное в трех предыдущих.

В предисловии к сборнику «Донские рассказы» (1926) А. Серафимович писал: «Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова». А. Серафимович отметил существенные особенности таланта молодого писателя: «…образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжатость, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды. […] Тонкий, схватывающий глаз. Умение выбрать из многих признаков наихарактернейшие».

Среди откликов на выход первых сборников М. А. Шолохова восторженное суждение Серафимовича было скорее исключением. Критика в целом довольно сдержанно отнеслась к появлению рассказов писателя, приняв в них главным образом то, что уже утвердилось в литературном процессе и что не являлось собственно открытием Шолохова. В ряде рецензий наряду с художественными достоинствами отмечались и определенные недостатки ранних рассказов писателя. «Рассказы Шолохова композиционно отчетливы, резки, в них не чувствуется растянутости, — писал, например, А. Ревякин. — Очень удачны рассказы монологического типа («Шибалково семя», «Председатель Реввоенсовета Республики»). Но оставляет желать много лучшего повествовательный стиль самого автора. Автору необходимо избавиться от изображения типов по принципу наделения их только добродетельными или только злостными качествами […] Художник обязан дать не схему, а полнокровный образ. […] Освободиться нужно автору и от пользования случайностью. […] Шолохову нужно обращать большее внимание на отделку своих вещей и отказаться от пользования штампом некоторых антихудожественных приемов» (Октябрь. 1926. № 5. С. 148). В отличие от А. Ревякина В. Якерин поддержал определенность социально-классовых акцентов в рассказах писателя: «…здесь нет подкрашенных, что наиболее существенно: здесь «красный» действительно красен, а «белый» — бел, и от перемены окраски рассказ не остается на «месте». […] Эти рассказы ценны еще тем, — продолжает критик, — что все они посвящены Дону и, несмотря на это, не повторяются, и от каждого веет своим особым. […] В книге образный язык казачества, знание станицы, ее быта. Немало сочных слов, выражений…» Недостатки сборника «Донские рассказы» автор рецензии относил к тем рассказам, где писатель «отходит от быта. Таков рассказ «Пастух», где центральная фигура — сусальный пастух-комсомолец; таков рассказ «Коловерть», где белый есаул подан уж слишком трафаретным мерзавцем. Да и от самого рассказа отдает некоторой надуманностью. […] Неожиданно сентиментален финал в повести «Родинка», неожиданно оттого, что сюжет к этому не вел. […] Впрочем, все эти недостатки весьма незначительно портят общее впечатление от рассказов и ставить их в особенную вину автору не приходится; недаром Серафимович говорит, что: «Все данные за то, что Шолохов развернется в ценного писателя» (Молодая гвардия. 1926. № 6. С. 207).