Лев Лондон - Строители

— Jo napot!

Сразу с ужасом сообразил, что сказал по-венгерски… Веселое оживление прошло по лицам поляков. Но пан Станислав как ни в чем не бывало перевел мое приветствие на польский и русский языки:

— Dsien dobri! Здравствуйте!

Тут ко мне уже начало прибывать подкрепление. Первым примчался Роликов. Оценив обстановку, он подошел к польской бригаде и начал с каждым здороваться за руку. Потом прибыл Ким. Он тяжело задыхался (бежал, что ли?), но на лице светилась все та же лучезарная улыбка, которая буквально плавила сердце каждого польского товарища… Еще через несколько минут появилась Елена Ивановна. Она пригласила всех в контору, не преминув спросить, с чего бы это я так растерян.

Я отдышался. Все как обычно: Земля медленно поворачивается вокруг оси по часовой стрелке, мы в комнате для совещаний и сидим вокруг длинного стола, холодно блестят бутылки с нарзаном, лежат сигареты, а Елена Ивановна в очень коротком и кокетливом передничке, который закрывает только грудь, разносит чашечки с кофе.

Выдержка у нее страшная. Я ведь знаю, что чашечек самое большее — пятнадцать, а гостей — пятьдесят. Но она спокойно улыбается.

Ага, понятно! Прибывает шеф-повар Иван Иванович, с ним самая быстрая и хорошенькая официантка Глаша с термосами и пакетами. Глаша быстро обходит остальных тридцать пять гостей, присовокупляя к каждой чашке ласковую улыбку. Если улыбка Елены Ивановны заставляла поляков быстро выпрямляться на стульях и чинно благодарить: «Дзенькую, пани!», то, глядя на Глашу, лица добрели: «О паненка Глаша, дзенькую!» (Откуда они узнали ее имя, так и осталось для меня секретом.)

Стало обидно за мою худущую нескладную секретаршу.

— Пани Елена, — сказал я громко. — Ваш кофе вкусный, просто чудесный! Благодарю вас.

— Да? — Она улыбнулась. Видели ли вы улыбку старой девы? Неожиданную, немного смущенную, неяркую, но честное слово — чарующую. Куда там улыбка хорошенькой девицы!

Не хватало только Быкова, который уже несколько дней репетировал свою речь на польском языке, написанную большими русскими буквами.

Пока пили кофе, я все звонил Быкову, но его секретарь, почему-то каждый раз извиняясь, отвечала, что Быкова ищут. Я мысленно чертыхался. Что же делать?

…Елена Ивановна и Глаша разносят кофе уже по второму разу, ставят на стол бутерброды…

Быкова все нет. Позвонили из конторы — пока не нашли.

…Елена Ивановна и Глаша ставят на стол яблоки и пирожные…

Я знаю, что это последние запасы. Шеф-повар вопросительно посмотрел на меня.

Тогда выступил Роликов. Он поблагодарил польских монтажников так, будто они приехали помогать именно его бригаде. Предложил полякам «быть в Москве, как дома»; широким жестом передал в распоряжение приезжих Большой театр, ВДНХ, кинотеатры, значительную часть Подмосковья.

Пан Станислав старательно трудился над переводом, несколько, правда, смущаясь от слишком широких посулов Роликова.

Но когда речь зашла о стройке, Роликов стал деловит — рассказал об объединенной бригаде, куда должны войти и польские монтажники.

С ответной речью выступил бригадир, пан Генрих. Он поблагодарил Роликова, не без юмора выразил сожаление, что не может передать в распоряжение бригады Роликова театры и выставки Варшавы, а также ее окрестности. Но если бригада и сам Роликов приедут в Польшу…

…Шеф-повар внес еще один термос. Елена Ивановна, успевшая переодеться в свое знаменитое черное платье с большим вырезом на спине, и Глаша, сменившая белую косынку на цветную, снова разливали кофе… На этот раз, возможно по моему почину, Елену Ивановну называли «пани Еленой», отчего она краснела. Порозовели даже худущие лопатки, выглядывающие из выреза на спине.

Наконец прибыл Быков в выходном пиджачке ядовито-зеленого цвета. Я представил его, от речи Быков отказался, приказав выступить Киму.

Как всегда многозначительно улыбаясь, будто ему известна подноготная каждого из присутствующих, Ким начал свой рассказ о нашей стройке, о Москве. Не могу ручаться, но мне кажется, что он подробно рассказывал и о Варшаве.

В семнадцать пришла бригада Роликова, в полном составе. Поляков пригласили на стройку. Встреча, кажется, закончилась в «Строительном кафе», как, с легкой руки Карла Альбертовича, все называли нашу столовую.

А вот подготовка встречи рабочих ГДР велась совсем на другом уровне. Тут каждый день являлся Вернер с подробной информацией.

— О-а, Виктор, день добрый, или, как говорят у вас, красный. — Карл Альбертович приобрел толковый словарь и черпал оттуда устаревшие малоупотребляемые слова.

— Здравствуйте, Карл Альбертович, здравствуйте! О, у вас новое слово — «красный»!

— Изучаю, Виктор! — скромно говорил Вернер. — Смею вам доложить, моя бригада из Дессау выехала в Берлин.

— Очень хорошо. Когда же она будет у нас?

Из дальнейшего разъяснения следовало, что бригада задержится в Берлине. На сколько, Карл Альбертович сообщит мне в последующие дни.

Наконец этот день наступил. При очередном посещении Карл Альбертович торжественно заявил — прибытие в воскресенье, в двадцать два пятнадцать.

Он, Карл Вернер, и его бригада лучших рабочих фирмы «Gummi», конечно, понимает, что Виктору, Быкову, Киму, Роликову, а также всем остальным товарищам, которых Виктор пожелает взять на вокзал, — им хотелось бы в выходной день отдохнуть… Но вот так — в двадцать два пятнадцать прибывает бригада фирмы «Gummi», одной из самых старинных и солидных фирм.

— Да что вы, Карл Альбертович, — чертыхаясь про себя, заверял я. — Какой может быть разговор? Раз прибывает ваша бригада, будем встречать. Сколько человек?

— Цветы, Виктор, это как пожелаете, но оркестра не нужно.

— Сколько товарищей прибудет?

— Ким мне говорил — оркестр. Но я сразу сказал, что оркестр не нужно. Sonntag — есть день отдыха, оркестра не нужно.

Вот так получилось, что я, Быков, Ким, Роликов, Морев и Марин Федоровна, принаряженные, имея две корзины с букетами цветов, прибыли вечером на Белорусский вокзал. У входа уже стоял большой сэвовский автобус. Из вокзала выскочил сияющий Карл Альбертович, крепко жал наши руки и широким жестом пригласил пройти на перрон.

Поезд опоздал. Много раз Мария Федоровна бегала за водой, заботливо поливала букеты, чтобы цветы не завяли.

Мы сидели в лучшей комнате, для депутатов Верховного Совета, на полах ковры, в кадках пальмы. Но все равно было тягостно и немного тоскливо. «Боже, — думал я, — почему так скучен вокзал? И найдется ли когда-нибудь гениальный архитектор, который создаст новые, уютные вокзалы?!» А поезд все запаздывал. Наконец около полуночи он медленно и величаво подошел к платформе.

Карл Альбертович с возгласом «о-а!» побежал вдоль поезда. Из вагонов начали выходить немецкие туристы. Энергичные и приветливые сотрудники Интуриста быстро отправляли их в автобусы. Когда толпа схлынула, мы увидели четырех человек, скромно стоящих в стороне.