Лев Лондон - Строители

Машины шли одна за другой, образовалась очередь. На разгрузку поставили третий кран, уже колесный. Все равно очереди. Тогда на стройку «сел» главный механик Любочкин. Он снова потеснил Самотаскина, который перебрался уже за самый плохенький и маленький столик кладовщика. Любочкин перевел на стройку людей из своего отдела, достал еще один кран и лично занялся разгрузкой…

Когда подсчитали, оказалось, монтаж пошел вдвое быстрее, но этого было мало. Что делать? Тогда Воротников объявил субботы и воскресенья рабочими днями, перевел на стройку еще бригаду и еще одного прораба. Прораб расположился за столиком кладовщика. А Петр Иванович? «Куда хочешь! — закричал Воротников. — Вот тебе кресло. — Он схватил табуретку и поставил у окна. — Вот смотри в окошечко, любуйся, ландшафт тут интересный… А за тебя мы тут все будем вкалывать».

Вот что может сделать настоящий начальник СУ.

И все же заканчивать стройку пришлось Самотаскину. Воротников схватил воспаление легких и целый месяц провалялся в больнице. Снова приняв бразды правления, Петр Иванович пробовал было оглядеться. Но куда там! Мощный поток, как иногда деликатно называют штурмовщину, повлек его за собой…

Так был закончен дом, где в квартире № 13 поселилась семья Лисабоновых. Только очень наивные люди могут предполагать, что при штурмовщине кто-либо отвечает за плохое качество разделки швов. Кто? Монтажная бригада? Так ведь бригад было три, а поди определи, кто какой шов заполнял. Прораб? Но ведь прорабов тоже было три. Кто из них не уследил, установить трудно. Начальник СУ? Бог мой! Человек старался, слег в больницу — а тут «отвечать». Да ведь не он дом заканчивал…

…Разве дано людям читать мысли других? Глава семьи Симон Никифорович Лисабонов, глядя на спокойное лицо Петра Ивановича, решил, что у этого угрюмого инспектора одна мысль — спровоцировать его на страхование, притом именно жизни.

— Мы считаем, — внушительно сказал глава семьи, — что вы ведете себя нетактично…

Валенька что-то сказала Галеньке на ухо. Они обе засмеялись, и вдруг Галенька сказала, что они с Валенькой согласны принять предложение товарища. Мол, хочется, чтобы такой симпатичный инспектор выполнил свой план.

Петр Иванович ничего не понял. Почему жилец называет его поведение нетактичным? О каком плане говорят девушки? Но пока он молчал. В спор вступили дедушка и бабушка. Через некоторое время Лисабоновы вновь вернулись к обмену мнений о ковре, забыв о Петре Ивановиче.

Больше того, каждая группа постаралась привлечь Самотаскина на свою сторону. Тут же он был приглашен к столу на компот. Бабушка, дедушка, Симон Никифорович, Маргарита Михайловна, Валенька и Галенька пожелали немедленно вступить в когорту застрахованных.

Хотя его вначале даже обласкали, именно в семье Лисабоновых он получил за все сполна. Узнав, что он прораб, его обозвали «бракоделом».

Нет смысла описывать спор дедушки и Симона Никифоровича, спустить ли Петра Ивановича с лестницы или выбросить его через окно; спор бабушки и Маргариты Михайловны — подать ли на него, бессовестного, в суд с требованием компенсации затраченных средств на лечение ревматизма или заставить достать новую путевку; спор Валеньки и Галеньки — вызвать ли сейчас знакомого спортсмена или дать ему, спортсмену, адрес этого хиленького старичка бракодела? Скажем только, что вопли семьи Лисабоновых раздавались на лестнице, пока Петр Иванович быстро спускался вниз, и во дворе (Лисабоновы кричали с балкона).

Даже в лесу, куда укрылся Петр Иванович, ему все казалось, звучит обидное «бракодел»!

…«Все! Хождение по своим домам можно прекратить. Ясно?..»

«Да, но ведь…»

«Что «ведь»?.. Что?»

«Ну… последний дом — Воротников ведь сабантуй устроил… А у летчика конструктор отменил в перегородке вторую панель…»

«Ерунда! Кто отвечает за дом? Кто от-ве-ча-ет за дом?! Кто кичился своими стройками, порядком, дисциплиной?»

Да, он отвечает. Да, он кичился. Да, виноват.

Так шел суд — самый бескомпромиссный из всех людских судов, когда человек судит самого себя. Единственно, на какие послабления согласился судья, — приговор вынести завтра.

Самотаскин лег на диван — в четыре часа дня! — когда такое раньше бывало?!

…Сначала они выстроились все во дворе с табличками адресов: композитор Уранов, летчик-испытатель Фролов с женой и с тремя детьми, которых она держала на руках, Воронин и Воронина, сосед сверху Павел Борисович, внучка Дина с Тимофеем, бабушкой Диной и старухой сверху; Пугач, Баракин, Симон Никифорович, дедушка, бабушка, Маргарита Михайловна, Валенька и Галенька с Зеленого проспекта.

Их Петр Иванович видел отчетливо, а за ними, дальше, дальше, тоже с табличками, множество незнакомых ему людей. Самотаскин видел, как к ним вышел сосед Миша и несколько раз показал на окна Петра Ивановича. Предатель! Стоило ему столько раз чинить замок!.. Жильцы его домов гуськом вошли в подъезд. Он слышал шум шагов по лестнице. Вот они уже у его дверей… Звонок! Нет, он им не откроет!.. Еще звонок! Удар в дверь. «Не уйдут ведь так». Петр Иванович поднялся и открыл дверь.

— Мы к вам, многоуважаемый! — радостно улыбаясь, произнес сосед Миша.

За спиной Миши стояла Аксиома. «А она здесь при чем?» — удивился Петр Иванович.

— Куда вы смотрите, дорогой сосед?.. Больше никого: я и вот ваша сотрудница Нина Петровна… Ведь вы мне, уважаемый, ее отчество не сказали!

Петр Иванович ничего не ответил. Но куда же подевались все жильцы его домов с табличками?

— Петр ИваноВИЧ…

Конечно, это проклятая Аксиома. Кто еще так выговаривает его отчество?..

— Важин приказал мне заехать за вами. Жильцы корпусов дома семнадцать по Глубокому переулку приглашают прораба, то есть вас, отпраздновать годовщину, то есть два года, с их въезда. Прислали большое благодарственное письмо в СУ и в главк… Что с вами, Петр Иванович?

Они поехали втроем.

Как-то само собой получилось, что без соседа Миши никак нельзя было обойтись. Он даже принял на себя руководство поездкой. Миша потребовал, чтобы Петр Иванович обязательно приоделся. Брюки нового синего костюма сосед принял; пиджак категорически забраковал («Не годится, уважаемый!»), галстук принес свой. Потом он побежал в гараж и вывел свою машину.

Петра Ивановича сосед Миша вел по лестнице, поддерживая за локоток, и даже легонько подсадил в машину. По дороге Миша без устали трещал и договорился до того, что завтра закажет мраморную доску.

— Да-да, глубокоуважаемый, обязательно. На доске золотом: «Тут проживает лучший прораб Петр Иванович Самотаскин».

Аксиома выглядела похудевшей. Она весело смеялась и, как показалось Петру Ивановичу, слегка прижималась к нему. Самотаскин еще не совсем очнулся и сейчас, сидя в машине, все соображал, где же сон: очередь жильцов с табличками или приглашение и эта поездка?