Лев Лондон - Строители

На стройку пошел монолитный бетон. У меня добавилось работы, я должен был у ворот встречать машины и показывать шоферам, куда ехать.

Все сбились с ног, чтобы вовремя принять самосвалы с серой кашицей из песка, щебня и цемента. Но боже, какое это было удовольствие — через неделю снимать с бетона опалубку! Подходили Иван Петрович, бетонщики. Сбивали подкосы, отвинчивали болты, ломиками отделяли щиты, — и вот уже видно зеленоватое, крепкое тело со следами от досок.

«Ничего!» — удовлетворенно говорил Иван Петрович или, когда были раковины, чертыхался: «Вот черти, сколько раз я предупреждал!» Один его сердитый глаз смотрел на меня, но я уже привык и точно знал, что обращался он к бетонщикам.

Конечно, потом, через много лет, я, как и все строители, фыркал на проектировщиков, когда они робко заикались о монолитном бетоне: «Давай сборный! Проще, удобнее!» Но в глубине души я понимал их. Еще в детстве я полюбил на всю жизнь преданной, восхищенной любовью этот капризный монолитный бетон. Такой живой, из него на стройке можно было выполнять любую конструкцию, любую самую сложную деталь.

Никогда потом с таким нетерпением я не ждал получки. Вторую, третью зарплату Андрей Васильевич все так же аккуратно пересчитывал, укладывал в деревянную коробку.

— Шестьсот тридцать один, — говорил он… — Девятьсот девяносто четыре…

Мария Васильевна громко смеялась:

— Ты смотри, Витенька целый капитал собрал.

Я регулярно ходил в магазин. Продавцы — высокий неуклюжий парень и девушка — уже привыкли ко мне.

— Ты, парень, не бойся, — насмешливо и вместе с тем покровительственно говорил продавец, — на литровку дашь, будет тебе телевизор, краса и гордость человечества «Рубин».

— Ты что, с ума сошел? — сердилась девушка. — Как тебя звать?.. Ага, Витя. Хорошее имя! Будет тебе телевизор, ей-богу, будет, спрячу для тебя на складе.

К этому времени состоялась моя встреча с Викой. Кажется, при первом знакомстве я вел себя весьма героически, так, во всяком случае, рассказала Вика своей матери.

Сейчас этот эпизод почти стерся из моей памяти… Я выходил из школы, услышал крик, а подбежав, увидел, что два великовозрастных парня пытались отобрать у девочки портфель. Она, видно, очень испугалась.

Я, не владея собой, бросился на парней.

Когда я очнулся, кто-то поднимал меня с земли.

— Ты что? — усмехаясь, сказал один из парней. — Это что, твоя девочка?

— Нет, — у меня еще кружилась голова. — Я ее не знаю.

— Так ты что, псих? — с любопытством спросил он.

— Нет, не псих.

— Так чего же ты налетел на нас? Ты смотри, в другой раз получишь не так. Вот твой портфель. Кавалер, а с порванным портфелем ходит!

Мария Васильевна заволновалась, увидев меня избитым, но смотрела она главным образом на порванную рубашку.

— Ого! — сказал Андрей Васильевич. — Разделали тебя… Из-за чего?

— За девочку заступился.

Андрей Васильевич с интересом посмотрел на меня:

— Красивая?

— Не рассмотрел, Андрей Васильевич.

— Вот чудак! — удивился он.

Через несколько дней Вика подошла ко мне:

— Спасибо тебе… Мама приглашает тебя к нам сегодня. — Она с сомнением посмотрела на меня: — Только ты Надень что-нибудь другое, хорошо? У меня будут гости.

— Хорошо, — сказал я.

Был ли я тогда огорчен, что не мог пойти к Вике? Кажется, не очень. Я принимал как должное, что у меня не было, не могло быть выходного костюма. У других есть, у меня нет, ну и что же? Но зато, наверное, ни у Вики, ни у всех этих мальчиков, которые вместе со мной учились в школе, не будет такого телевизора — красы и гордости человечества, как говорил продавец — «Рубина», да еще, как оказалось, с буквой «А».

Я мечтал, что вот придут гости к моим хозяевам.

— Где это вы такой хороший телевизор достали? — спросят они.

— Это Витенька, наш квартирант, купил, — ответит Мария Васильевна и громко засмеется. Дескать, вон оно как обернулось, не так уж она и прогадала со своим квартирантом.

— Да, это парень со своей зарплаты купил, — подтвердит Андрей Васильевич.

К тому времени, как я должен был получить последнюю зарплату, в магазине остался единственный телевизор. Днем я забежал в магазин.

Продавец с каменным лицом смотрел мимо меня.

— Задержите до завтра, — попросил я его.

Но когда, опустив голову, я вышел из магазина, продавец вдруг окликнул меня:

— Эй, ты!.. Да, тебя. Приходи завтра… Буду говорить, что это инвентарь. — Он снисходительно посмотрел на меня: — И откуда у тебя такие деньги?

— Слушай, Витя, — смущенно обратился ко мне Миша, — тут мой кореш Сеня Волков, слесарь дежурный, денек ему погулять нужно. Так ты ему, пожалуйста, восьмерку в табеле поставь… Хорошо?

— А Иван Петрович? — спросил я, хотя сразу решил выполнить просьбу. — Мише отказать я не мог ни в чем.

— Иван Петрович не заметит.

— Ладно.

Но Иван Петрович заметил. Поначалу он долго кричал, грозился выгнать и меня, и Волкова, и этого шалопая Мишку. Вечером приутих немного.

— Постой, — грозно сказал он, когда после работы я хотел тихонько выскользнуть из прорабской. — Ты что же это, решил государство надувать?

— Государство? — удивился я. Нам много рассказывали в школе о государстве, но я представлял его себе этаким холодновато-могучим, для которого ученик — ничего не значащая песчинка.

— Да, государство!

По словам прораба Ивана Петровича выходит, что я, табельщик Витя, поставив восьмерку этому лентяю Волкову, ущемил государство, потому что этот подлец Волков не на сдельщине, а на ставке.

Он долго втолковывал мне разницу между сдельщиной и ставкой.

— Стыдно должно быть тебе. Государство тебя учит бесплатно, завтраки утром дает… Вот на работу тебя приняли, хотя не полагалось, а ты прогульщикам восьмерки крутишь!

Я пробовал было заикнуться, что у государства более двухсот миллионов людей и одна восьмерка для него абсолютно ничего не значит, но он закричал:

— Больно ученый ты стал! А если все двести миллионов начнут крутить липовые восьмерки?

Тогда сразу я не нашелся что ответить.

— Иди! — шумел Иван Петрович. — А с зарплаты твоей вычту!

После, уже вечером, я нашел очень простой ответ.

— Иван Петрович, — обратился я к нему на следующий день. — Так не может быть, чтобы все двести миллионов крутили восьмерки… табельщиков же очень мало.

— Ты о чем? — не сразу вспомнил он.

— О вчерашнем разговоре.

Я увидел, что его глаз смотрит в сторону, но это значило, что он смотрел на меня.

— Я думал, что ты меня понял… решил тебя не наказывать, а ты вон что придумал! Так вот, восьмерку с зарплаты сниму. Но если еще раз посмеешь… Смотри у меня!

Вечером я вручил Андрею Васильевичу последнюю получку, урезанную прорабом Иваном Петровичем на двадцать рублей «в пользу государства».