Лев Лондон - Строители

Он повел меня в маленькую прорабскую, где был строгий порядок, вытащил из аккуратной стопочки дел разграфленный листок.

— Вот посмотрите, когда приступил к работе, все подсчитал: три месяца — двадцать семь рабочих. Вот что требовалось из материального обеспечения, из механизмов. Просил завезти на объект до начала работ. Видите?

Я взял график. Даже с первого взгляда было ясно, что составлен он толково.

— Ну и что ж? В чем же дело?

Прораб взял график, аккуратно свернул его и положил на место, потом вынул красивый серебряный портсигар:

— Разрешите? — Он закурил, несколько Минут молчал, разглядывая меня. Потом сухо ответил: — И после вашей двухдневной поездки по объектам нашего СУ мне нужно объяснять, почему график остался бумажкой?

Я поднялся.

— Нет, объяснять, Петр Федорович, не нужно.

Он тоже поднялся и сказал:

— Ну что ж, тогда действуйте. — И сразу же добавил: — Я ваш помощник.

Шалыгин встретил меня настороженно. Он, очевидно, ожидал, что я начну возмущаться порядками на стройках, но я не дал ему этого козыря.

— Я наметил тут кое-какие неотложные мероприятия, Александр Митрофанович. Хотел с вами их согласовать.

Я протянул ему два сколотых листка. Он не взял их, задумчиво посмотрел на противоположную стенку, потом поправил свои не совсем свежие манжеты и негромко сказал:

— Меня вызывают в райком. У вас все?

Я повернулся, чтобы уйти. Он добавил:

— Сегодня собрание, приходите.

Целый день я мотался по разным организациям, чтобы пустить в работу башенный кран.

Заказчик в ранге замдиректора какого-то института, кругленький человечек, довольный собой и всем на свете, беседовал со мной чрезвычайно ласково, признавал, что институт во всем виноват, больше того, он сам, замдиректора Беленький, провалил все дело.

— Да, да, дорогой, по моей вине не переехали жильцы.

Но, миленький, — сложил он пухленькие ладошки, — через две недели мы переселим жильцов, пожалуйста, добейтесь подъема крана. Знаете, какое большое дело вы сделаете?

Это было утром, я еще мог шутить и сказал, что не знал до сих пор, что кран так важно пустить в работу, и что замдиректора меня убедил.

— Правда?! — вскочил он со стула и хлопнул ладошками. — Нет, вы, наверное, шутите. Как приятно институту иметь дело с таким милым Подрядчиком.

— Сароян, пожалуйста, подними кран, — молил я начальника управления механизации.

— Рад узнать, что ты уже главный, очень рад. Хочу тебе помочь, но у меня запрещение инспектора. Рядом жилые дома.

— Ну, хочешь, бумажку тебе дам, что я за все отвечаю. — И я схватил со стола листок бумаги.

— Виктор, помнишь, как мы с тобой в Черемушках шуровали? — задумчиво сказал он.

— Помню, помню. Сделай, дорогой, вот тебе бумага.

Но он уже очнулся, разве может начальство башенных кранов быть сентиментальным? Он сидел передо мной прямой и официальный.

— Ничего не могу сделать. Поезжай к инспектору. — Но когда я встал со стула, он все же добавил: — Будет разрешение, ночью будем работать, к утру кран пустим.

Еду к инспектору горкома профсоюза. О нем говорят как о непреклонном человеке, и поездка скорей всего будет безрезультатной.

В комнате, где он сидит, отчаянный шум, тут еще отдел выдачи путевок, но инспектор внимательно меня выслушивает.

— Вы хотите, чтобы я отменил свое запрещение и сделал служебный проступок? — спокойно спрашивает он.

— Послушайте, — говорю я. — Я знаю, тут последняя инстанция: если вы против, уже никто не даст разрешения. Так? Но вы государственный человек, подумайте, правильно ли вы поступаете. Кого вы наказываете? Ведь вы отлично знаете, что кран можно поднять.

Он пристально смотрит на меня.

— Когда заказчик переселяет жильцов?

— Через две недели. Он показывал мне разрешение исполкома. — В моем голосе снова звучит надежда.

— Вы ручаетесь?

Я колеблюсь: конечно, очень соблазнительно поручиться за Беленького, но уж очень он ласковый.

— Нет, ручаться не могу. Не хочу, чтобы вы меня потом назвали болтуном.

Он снова садится.

— Вызывайте машину, — показывает он на телефон. — У меня очень мало времени. Поедем посмотрим еще раз.

Я быстро набираю номер. К счастью, Шалыгин на месте. Коротко все объясняю и прошу немедленно выслать машину.

— Алло, алло, вы слышите? Инспектор ждет, — нетерпеливо говорю в трубку.

Шалыгин молчит и наконец холодно спрашивает:

— Не могу понять, почему нужно посылать машину?

— У инспектора нет времени, — сдерживаюсь я. — Если отложить на завтра, мы потеряем сутки, а в это время монтажная бригада может уехать на другую площадку.

Он снова молчит; наверное, задумчиво смотрит на стенку.

— Я просил бы вас впредь не рассчитывать на машину, а сейчас мне нужно уезжать.

Раздаются короткие гудки. Некоторое время от неожиданности я еще держу трубку в руке. Потом медленно кладу ее.

— М-да, — насмешливо протянул инспектор. — Ваш начальник, наверное, тоже не совсем государственный человек. А?

Я молчу.

— Ну-ка, пойдем.

Он идет вперед, высокий, плечистый, и даже ежик у него на затылке выглядит значительно. В конце узкого коридора исчезает за дверью, обитой клеенкой, но быстро возвращается.

— Председателю нужно на совещание, но он отдал свою машину. Сам поедет городским транспортом.

Мы спускаемся по винтовой лестнице. Я забиваюсь в угол машины. Наверное, нужно что-то сказать, но я молчу.

Инспектор тоже молчит. Его молчание так многозначительно! Я вижу, как доволен он, что все именно так сложилось: он наглядно показал разницу между двумя руководителями — моим и его.

Потом насмешливый взгляд его смягчается. Он касается моего плеча и участливо говорит:

— Ну-ну… Не стоит так переживать.

Машина мчится по широкой улице. Вниз под мост, вверх на мост, мимо театров и музеев, правительственных зданий и просто жилых домов, скверов, вестибюлей метро; вдоль тротуаров, залитых солнцем и переполненных толпой людей, бегущих по делам, спокойно разглядывающих витрины, с фотоаппаратами через плечо или с большими пакетами покупок; рядом, фыркая, несутся «Волги», «Москвичи», автобусы, шуршат резиной троллейбусы… Это Москва, деловая и шумная, приветливая и строгая, простая и великая, неповторимая Москва.

…На собрание я приехал уставшим, взвинченным и, может, поэтому так болезненно воспринял доклад Шалыгина.

Было какое-то чудовищное несоответствие между величавым тоном докладчика и плачевными результатами работы строительного управления за полгода: перерасход фонда зарплаты и вместе с тем низкие заработки, убытки, срыв плана.

Шалыгин стоял у квадратного обеденного стола, на котором высился красный фанерный ящик с наклонным верхом. В длинном зале столовой, где шло собрание, стало очень тихо, когда он начал перечислять причины неудач. Оказывается, он, Шалыгин, тут ни при чем, во всем виноват трест — никакой помощи нет.