Рива Рубина - Вьётся нить (Рассказы, повести)

Тетя Дрейже поднимается и зажигает лампу. В комнате становится светло, и конец сказке… Дрейже сидит против меня. Молчит. Глаза под темными веками как за закрытыми ставнями. Застывшее, без выражения лицо белеет меж черным платьем и черным платком на голове. Но вот на щеках тети Дрейже заколыхались морщинки-ниточки, поплыли вверх к глазам. А глаза широко раскрыты, красивые, молодые глаза.

— Грех жаловаться, — тетя Дрейже улыбается своим беззубым ртом. — Прожила жизнь и никому в тягость не была. Детей вырастила, пристроила, они меня не забывают. Письмо пришлют, а то иногда и рубль-другой подкинут. Чего мне от них требовать, не богачи же они! Хане-Эстер? Бог с ней. Думаешь, легко быть такой Хане-Эстер? Ведь она, бедняжка, радоваться жизни не умеет. Наказание божье… А я? Чего мне не хватает? На старости лет живу вместе с Авремеле, с его женой и детьми. Уже два года живу с ними. С тех пор как со мною стряслось… Упала я как-то. Что тут особенного? Я и не помню, что со мной было. А люди крик подняли. У нас в местечке из всего делают историю. Вот и взял меня Авремеле к себе. Свою хибару я продала. На эти деньги они кухню и закут к дому пристроили. Раньше ведь кухней была их теперешняя спальня. Все к лучшему. Я не одна. Если, упаси господь, опять дурнота подступит, есть кому в стенку постучать.

За окном послышалось движение.

— Иди, — говорит тетя Дрейже, — иди к себе, не то Хане-Эстер рассердится. Ты не обращай внимания… Ее бог обидел, забыл бедняжке душу дать.

Утром я вышла на кухню умыться. Моя двоюродная сестра Двейрке, всего на год старше меня, с которой я так мечтала подружиться, скребла мочалкой чугунок от вчерашней фасоли. Увидев меня, она тоненько запищала:

— Цып-цып! Цыпочка! Не хочешь ли фасоли поклевать? Бедненькая, тебе у нас плохо, да? Тебе и твоей тете Дрейже вечно плохо. На вас не угодишь. — Красивые губки скривились, и как самое страшное оскорбление она бросила мне в лицо: — Побирушка! Дрейже!

С того дня, когда их матери не бывало дома, дети называли меня не иначе как Дрейже.

В конце лета возница Шмарье отвез меня домой. За несколько дней до того тетя Дрейже тайком подарила мне коробочку ландрина. И фотографию дала. Ту, на которой она так красиво причесана и которая стоит теперь на моем письменном столе.

— Не беспокойся, у меня еще есть, — заверила меня тетя Дрейже. — Я заказала карточки для всех своих детей. Для Авремеле тоже. А то как же? Он спрятал ее в толстую книгу. Сама видела… Пусть твоя мама посмотрит. Она же меня не знает. Ее взяли у меня совсем крошкой. Может, она мне несколько слов напишет? Какая для меня была бы радость… Видишь: вот веревочка, а вот ножка, — с гордостью сказала тетя Дрейже. — Хочешь, можно карточку повесить, хочешь, можно поставить.

Когда я вышла с деревянным сундучком в руке из длинного дома и забралась на подводу, дядя Авром сказал:

— Поезжай с богом! Кланяйся отцу и матери.

Тетя Хане-Эстер ничего не сказала. Она вынесла из дома байковое одеяло и со всей строгостью обратилась к вознице:

— Ночью укройте ее хорошенько, чтобы не простудилась. За проезд вы получите там…

В первый раз за время моего знакомства с тетей она неопределенно взмахнула рукой. Повозка тронулась. В город мы прибыли в полдень. Дома я застала только маму. Она на руках сняла меня с подводы и пригласила возницу в дом, заплатила и стопку не забыла поднести.

Когда мы остались одни, мама сказала:

— Ты уже совсем большая, дочушка. Вытянулась за лето. Только худа как щепка. И бледненькая. Устала, что ли, в дороге? — И с внезапным беспокойством: — А обращались там с тобой хорошо, у тети и дяди?

Я припала к маме.

— Мама, мне очень жалко…

— Жалко? Кого тебе жалко?

— Тетю Дрейже. Она загубила свой век. Она такая добрая, тетя Дрейже…

Сказав свое, я больше не стала прятать лицо от мамы. Мне было хорошо, как никогда. Я дома. Я быстро достала из кармана моей жакетки, из которой выросла за лето, фотографию:

— Мама, смотри, это тетя Дрейже.

Мама долго разглядывала фотографию, вздохнула:

— Видно, красавицей бы…

Я не дала ей договорить:

— Она очень красивая, тетя Дрейже. Правда, мама?

Мама без слов покивала головой, в глазах печаль. А может, сожаление или даже раскаяние? Мама молчит. Мне хочется говорить. Говорить и говорить. С ней, с моей мамой… Я собралась было передать ей привет от дяди Аврома, но вместо этого поведала ей удивительную тайну:

— Знаешь, мама, тете Хане-Эстер бог забыл дать душу.

1973

Перевод автора.

«Дорогой любимый сын мой Яшенька!

Мама и я поздравляем тебя с днем рождения. Дай бог чтобы ты справлял свой праздник много-много лет в радости и благополучии. Дай бог чтобы ты был вполне здоров до глубокой старости. Дай бог чтобы душа твоя не омрачалась ни болезнями ни горем ни завистью к ближнему. Пусть сопутствует тебе удача во всяком деле которого коснется твоя рука. Дай бог чтобы ты стал отцом семейства и чтобы детьми своими ты был доволен чтобы от тебя пошло новое славное поколение евреев-аптекарей. Дай бог чтобы мои пожелания исполнились все до единого дай бог аминь!»

Так писал отец в конце лета 1921 года сыну, который мало того, что без всякого предупреждения привел жену в дом, через несколько месяцев вместе с ней покинул родной Киев и переехал в Москву. Девушку, на которой женился Яша, его родители никогда раньше не видели, ничего о ней не знали, кроме того, что она круглая сирота и родом из Харькова.

Целых десять лет отец в своих письмах посылал сыну одни и те же благословения («Дай бог») с неизменной припиской в конце:

«Передай привет от меня и от мамы нашей дорогой Фирочке свету наших очей».

Писал отец свои письма по-русски, каллиграфическим почерком. Тщательно, с редким прилежанием выводил буквы, где с нажимом, где еле касаясь пером бумаги. Буквы-куколки выстраивались в ряд и складывались в слова с точно рассчитанными пропусками между ними. Что касается знаков препинания, отец избегал их, как мог. По большей части довольствовался точкой. Как размещать остальные знаки, было не совсем ясно. Когда мир переворачивается вверх дном, тогда и говорят и пишут по-другому. В последние годы в общении людей между собой возобладали восклицательные знаки: «Долой!», «На помощь!», «Ура!», «К победе!», «К стенке!» Можно, конечно, допустить, что правила старой грамматики все же сохранились у отца в памяти, но кому сейчас какое дело до них? Добрые пожелания сыну шли прямо из сердца, и начертать их на бумаге легче всего было, не делая никаких остановок, как читают по молитвеннику, без запинки.