Рива Рубина - Вьётся нить (Рассказы, повести)

Однако в тот вечер, в день рождения Ксаны, ее прямо подмывало отшлепать себя по щекам. Если бы она не лезла из кожи вон, чтобы понравиться едва знакомому Яше, они бы так не полыхали. Будто кто ее подменил. Ни одного естественного жеста, все деланно, нарочито, сплошная фальшь. Даже мизинец отставляет, держа рюмку. Моментами ей казалось, что она видит в Яшиных глазах издевку, и она, не щадя себя, придумывала за него примерно такое: «Откуда занесло в Киев эту провинциальную мартышку? Не надоест же ей кривляться все время!»

Впоследствии Яша как-то признался ей, что привлекла она его в тот вечер и раньше еще, днем, когда познакомилась с ним с высоты извозчичьей пролетки, именно непринужденностью поведения, естественностью.

Фира удивилась:

— Естественностью? А мне казалось… Я ведь тогда, у Ксаны, весь вечер только и делала, что изощрялась в уловках, чтобы тебе понравиться.

Яша от души рассмеялся:

— Ты? В уловках? Да ты до сих пор им не научилась. Потому ты мне и нравишься.

Из Яшиных слов она тогда извлекла неожиданный урок. Она перестала огорчаться, когда какая-нибудь ее модель разочарованно застывала перед собственным изображением на холсте или на бумаге.

О д и н. Живопись очень интересная. Но ко мне это не имеет отношения.

В т о р о й. Может быть, черты и похожи, но выражение не мое.

Т р е т и й (совсем раздосадованный) . Рот такой, будто я все время что-то жую. И нос лепешкой. Мне всегда говорили, что у меня правильные черты лица.

Фиру такие разговоры нисколько не огорчали. Нос может быть и существенным компонентом портрета, и совсем второстепенным. Невинные цветочки на обоях подчас важнее. Это она со временем научилась понимать. И все же не переставала удивляться: — Человек не знает собственного лица. Чтобы утешить модель, она иногда для виду касалась кисточкой тени под носом или блика на лбу.

В тот поздний час, когда Фира под руку с Виктором возвращалась к нему домой, опыт ее по части портретов был еще весьма невелик. Вернее, она сама походила на модель, не знающую своего лица. Рядом с ней был Виктор, которого, как ей тогда казалось или как она старалась внушить себе, она любит. Для того и приехала в Киев, чтобы соединить себя с ним на вечные времена.

Подойдя к дому, Виктор долго и тщетно шарил в карманах. Он забыл вложить в один из них ключ от входной двери. Что было делать — пришлось постучаться в темное окошко хозяйкиной комнаты. Они слышали, как в доме что-то проскрипело, прогрохотало — на кухне зажегся свет. Хозяйка, заспанная и растрепанная, открыла им. И все же в ее примятом подушкой лице — правая щека вся в морщинах — бодрствовало старушечье любопытство к тому, чем обычно кончается — со свадебным ужином или без такового — всякая любовная игра.

Возможно, что, если бы хозяйка была не столь любезна, если бы она ворчала, возмущалась, Фира смирилась бы с тем, что ей предстояло и к чему она внутренне была готова, когда собиралась в Киев. И жизнь ее покатилась бы по заботливо утоптанной колее. Но именно от благодушия по-кошачьи облизывающейся хозяйки Фиру будто током ударило, и она бросилась к ней, как утопающий, хватающийся за соломинку:

— Можно у вас переночевать одну ночь?

Любопытство вмиг исчезло с лица хозяйки, словно вытерли запотевшее стекло.

— Конечно, можно, — торопливо, будто опасаясь, что Фира передумает, кивнула хозяйка и посмотрела на нее с многозначительной усмешкой, видимо, долженствующей означать: «Мы, женщины, понимаем друг друга…» И добавила: — Поцелуйтесь на прощание, я отвернусь.

Фира, не глядя, коснулась губами щеки Виктора, а он в ответ чмокнул ее куда-то между глазом и носом. Так они в ту ночь и расстались.

Войдя с девушкой в свою комнату, хозяйка изъявила Фире свое одобрение:

— Так и надо. Умница. Витя чудесный парень, что и говорить. Не одна девушка польстилась бы на такого мужа. И все-таки не лишнее, пока суд да дело, сбегать в загс. Молодого жеребца надо прежде всего стреножить.

Хозяйку, видимо, распирало от нравоучительных сентенций, которые она готова была обрушить на Фиру, пусть знает, как жить на свете, — «а то мужчина, хоть самый распрекрасный, всегда охоч до сладенького, а потом расхлебывай…». Однако окаменевшее лицо незнакомой девушки и ее упорное молчание умерили хозяйкин пыл. «Кто их поймет, нынешних», — наверно, подумала она, как во все времена обычно думают старики. Устроив Фиру на ночь, хозяйка ушла спать в маленькую комнатушку при кухне.

Конечно, ни спящему Вите, ни спящей хозяйке не снилось, что в пять часов утра Фира, словно вор, проберется на кухню, возьмет свой рюкзачок, который с минуты ее появления в доме лежал забытый на табуретке, и уйдет с намерением оставить город, в который только накануне приехала. Лишь записку сунет в дверную щель:

«Возвращаюсь в Харьков. Иначе не могу. Это была ошибка. Прости».

Тем не менее такой сон был бы в руку.

Фира отправилась прямо на вокзал. Денег у нее едва хватало на билет и на два-три обеда в столовке. Она ни на минуту не задумывалась о том, что будет с нею дальше. Только бы успеть убежать… Убежать от доброты Виктора, которой она не достойна. До вчерашнего дня Виктор был ее судьбой, ее надеждой, а теперь… теперь все пошло прахом. Она надругалась над своим счастьем. Предала Виктора. Растаяла от взгляда, от улыбки краснобая, пожирателя сердец, ловца женских душ. Она судорожно искала слова, чтобы опорочить в собственных глазах того, которого — тут уже ничто не могло ей помочь — она полюбила. Более того: для нее уже не оставалось сомнений в том, что именно он ее первая любовь. Виктор? Виктор — это вина, раскаяние, стыд — все, что угодно, но никак не любовь. Жизнь началась для нее со вчерашнего вечера.

Она бродила по улицам под палящим солнцем, не думая о том, куда идет. Было грустно, и вдруг со дна души поднималась неудержимая радость. У нее кружилась голова от страха и надежды. Она боялась встретить Виктора. Она надеялась встретить того, другого, который вовсе не краснобай (слова его искренни, потому и красноречивы), не пожиратель сердец, не ловец душ. Из-за голов и спин к ней было обращено такое чистое, благородное лицо, такой углубленный взгляд, губы так тихо, смущенно улыбались. Да ведь это он прислушивался к себе так же, как она, — вдруг озарило Фиру, — и сомневался так же, как она, может ли произойти такое, допустимо ли это… Он ведь знал, что она приехала к Виктору Голубкину…

В растерянности, чтобы скоротать время, она встала в какую-то очередь на улице и стала двигаться вместе с ней, пока не ударил в ноздри запах подгоревшего сала. Фира обрадовалась: вот где можно укрыться.

Она села за столик, покрытый линялой клеенкой, выхлебала тарелку жирного, горячего борща, в котором даже обнаружила кусочек мяса; с неожиданно проснувшимся аппетитом обгрызла и несколько косточек на второе, сдобренных желтоватой жидкостью. Пожилая женщина в синем фартуке схватилась за пустую тарелку прежде, чем Фира успела в последний раз опустить в нее ложку, и наскоро провела тряпкой по проплешинам не вполне чистой клеенки. На колени к Фире посыпались крошки: недвусмысленный намек — нечего рассиживаться, и другим поесть надо..