Франц Таурин - Гремящий порог

В лощине работали лесорубы, очищали дно будущего моря.

Словно скошенные могучим косцом, вершинами к реке лежали голые, очищенные от сучьев стволы: сосновые — отливающие медью, еловые — темно-коричневые с прозеленью, темно-серые—лиственничные. Два трактора-трелевщика, захлебываясь в натуге, подтаскивали связки хлыстов к штабелям, что громоздились в ряд возле дороги. А на очищенных от леса площадках в жарких кострах пылали сучья,

«На дне морском, горят костры»,—вспомнил

Кузьма Сергеевич начальную строку стихотворения, прочитанного накануне в строительной многотиражке.

Горят костры… на дне морском горят… Это хорошо. Есть дно, будет и море.

Дорога оборвалась у причала.

День, как и обещал с утра, удался на славу, ясный, безоблачный. Если бы не порывы северного ветерка, временами налетающего с низовьев, то даже и здесь, на берегу, было бы тепло.

— Хорошо угадали,— сказал Кос я, выглянув из кабины.

Переправа — катер с баржей — была уже на середине реки. Преодолевая быстрину, катер шел под острым углом к берегу, и казалось, что он не пересекает реку, а безуспешно силится подняться против течения. Нос каждой минутой и катер и баржа увеличивались, и уже хорошо были различимы фигуры людей, толпившихся на палубе.

Набатов смотрел на темно-зеленую воду, которая со звенящим плеском стремительно проносилась мимо ряжевой стенки причала, и мысли его снова возвращались к расчетам проекта, рождавшегося в эти последние дни с такими муками, сомнениями и тревогами.

Или грудь в крестах, или голова в кустах! И опять не то. Если бы только в одной его голове дело… Тут забота серьезнее. И действовать можно лишь наверняка.

Штурвальный узнал машину Набатова и не стал даже глушить мотор. «Победа» съехала на палубу, и переправа отчалила.

К Кузьме Сергеевичу, стоявшему у кормы, опершись на перила, подошел баржевой, крепкий, рослый старик с доброй бородой и, что особо бросалось в глаза, в старом, бог весть с каких времен сохранившемся, черном картузе с лаковым козырьком.

— На правый, стало быть, берег, Кузьма Сергеевич?

Набатов был уверен, что видит этого человека, по крайней мере здесь, на переправе, впервые.

— Виноват перед тобой, отец, не могу назвать по имени-отчеству.

— Вины тут нет, всех не упомнишь,— степенно, без тени насмешки и в то же время с большим достоинством ответил баржевой.—А насчет имени прихожусь вам тезкой. Только отчеством отменился: Кузьма Прокопьич. Воронов по фамилии. — Вот и вспомнил,— улыбнулся Набатов,—это вы тогда баржу с алебастром через порог припла-вили?

— Ну, какая там баржа… так, баржонка. Бывало, и не такие спускали… А вы зря этак вот, налегке. Разом прохватить может.

— Это только здесь. На берегу тепло,— возразил Набатов.

— Не скажите. Дело к холоду. Низовик подул. Вообще, примечаю, зима понче будет ранняя.

«Это хорошо, есть и у нас союзники»,— подумал Набатов, а вслух спросил:

— По каким приметам заключаете?

— Да ведь всего не обскажешь,— нахмурился старик. Его, видно, задело, что собеседник не пожелал принять его утверждения на веру и требует доказательств.— Разные приметы. И птица рано полетела, и кости определяют… И вообще, шестьдесят восьмую зиму встречать буду на споем веку. Пора приноровиться.

Таких лет Кузьма Сергеевич нипочем бы не дал Воронову. Выглядел он лет на десять, а то и на пятнадцать моложе. Набатов, как все сильные и здоровые люди, любил добрую породу в человеке и оттого почувствовал к старику еще большее уважение. — И все года здесь, на реке?

— Здесь и родился,. Слыхали, поди, деревню Вороновку. От нашего корня и деревня пошла. Наш род спокон веку лоцманской. Через пороги суда водили. И я этим, считай, всю жизнь занимался. А внук вот на стройку подался, экскаваторщиком работает.

Старик сказал это просто, без досады, и Кузьма Сергеевич решился спросить: — И как это вам, не обидно?

— Это насчет экскаваторщика-то?

— Не только. А вот что жизнь повернула на другое.

— Это, стало быть, о стройке спрашиваете… Какая тут может быть обида? Что народ всем миром делает — все правильно. А такую махину иначе, как всем миром, не подымешь. Стало быть, правильно.

Воронов сказал это очень убежденно и в то же время очень просто, как нечто само собой разумеющееся. Кузьма Сергеевич почувствовал,- что старик не только умом, но и сердцем принимает его, Набатова, дело, не удручаясь и не сетуя, что это набатов-ское дело рушит весь уклад его жизни.

Старый лоцман был единомышленником, и Набатову неожиданно для самого себя захотелось поделиться с ним своими замыслами и тревогами.

— Я ведь неспроста, Кузьма Прокопьевич, насчет зимы уточнял,— пояснил он Воронову и рассказал, как задумано зимнее наступление на реку.

Воронов слушал, сдвинув густые кустистые брови.

— Круто задумано. Во всяком, стало быть, деле смелость нужна.

— И расчет,— подчеркнул Набатов.— Ошибки река не простит. Сто раз отмерь и… чтобы наверняка.

Воронов не то усмехнулся, не то улыбнулся.

— Наверняка только обухом бьют, да и то промах живет.

— Неутешительно говоришь, Кузьма Прокопьевич. И тогда старый лоцман улыбнулся вполне откровенно.

— Это про одного говорено, а коли всем миром ударить, промаха не будет.

На строительстве большого бетонного завода дела шли хорошо. Здесь Набатову пришлось даже не наступать, а обороняться.

— Техснаб нас держит. Я писал вам докладную. И все по-прежнему. Металла недодают. А если дают, не того профиля. Мне стыдно показываться в бригадах,— напустился на Кузьму Сергеевича молодой инженер, недавно назначенный начальником участка.

При этом у него были такие сердитые глаза, что Набатов сразу решил: за этот участок можно быть спокойным.

Однако же опасные настроения чувствовались и здесь. Нажимали на то, чтобы быстрее завершить начатые уже объекты. Задела на будущие месяцы было мало.

— Почему не разрабатываете котлован под главный бункер? — спросил Набатов. Но не смог получить вразумительного ответа. И понял, что и здесь, даже у этого горячего и энергичного начальника участка, нет уверенности в завтрашнем дне.

Набатов снова помрачнел: «Этого я вам, Евгений Адамович, не прощу! При случае сочтемся».

И на других участках, где он побывал после большого бетонного, повторялось с теми или иными вариациями то же самое.

За грудки Набатов больше никого не брал, но всем посоветовал ликвидаторские настроения сдать в архив.

Последняя остановка «Большого круга» — новая улица в правобережном жилом поселке. Вереницей потянулись желтые брусчатые коробки двухэтажных домов. Некоторые уже застеклены. Кое-где в форточку выведено колено попыхивающей дымком железной трубы. Это просушивают штукатурку и ма-лярку. Остальные, таких больше, дома смотрят на белый свет темными глазницами пустых оконных проемов. Между домами и там, где будут дворы, заботливо оставлены вековые сосны. Глянешь со стороны — и сдается, что зашли они из тайги, плотно обложившей поселок с трех сторон, полюбопытствовать, что тут делают эти неугомонные, невесть откуда нагрянувшие люди.