Франц Таурин - Гремящий порог

И тогда она увидела, что это Николай Звягин.В любую дверь. Не надо, чтобы ее видели такой! Особенно Николай… Над крыльцом вывеска: «Женское общежитие № 20». Очень кстати!

Наташа быстро, шагая через ступеньку, поднялась на крыльцо. Войдя в прихожую, Наташа тщательно закрыла за собой обе застекленные двери. Она не сразу решилась посмотреть на улицу, хотя ей очень хотелось убедиться, узнал ли ее Николай. Потом сообразила, что через два стекла с улицы вряд ли что видно, и подошла ближе к двери.

Николай стоял на тротуаре против дома. Наташа не могла разглядеть выражения его лица. Протереть глазок на стекле она не посмела, тогда он заметил бы ее.

Постояв немного, Николай медленно пошел вверх по переулку.«Так же спряталась, как тогда Вадим от меня»,— подумала Наташа. Нет, это совсем другое. Вадим просто не хотел видеть ее. А она? Она тоже?.. Она только сейчас… в другое время она не стала бы прятаться…

И Наташе сделалось обидно до горечи, что нет у нее никого, с кем бы она могла побыть вместе, кому могла бы рассказать все, что у нее сейчас на душе.

И как-то сразу все стало безразличным, и было уже все равно, встретит ли и увидит ли кто ее, и, уже не думая, что, может быть, Николай стоит неподалеку и ждет ее, она вышла из общежития и повернула к распадку.Она долго шла по тропе. Шла быстро, как будто ей надо было успеть куда-то, почти не уклоняясь от пахучих ветвей, трогающих лицо щекотными иголочками, и остановилась, только придя на широкую поляну, показавшуюся ей странно знакомой.

Наташа оглядывалась и никакие могла понять: почему так знакомо ей это место? И только когда взгляд остановился на торчавшей посреди лесистого склона огромной голой глыбе серого камня, на верху которой росла сосенка с причудливо’ изогнутым стволом,— вспомнила. Здесь, на этом самом месте, случилась с ней беда. Здесь она оступилась и упала, когда они несли тяжелое бревно. Только тогда вся поляна была завалена бревнами и расцвечена кострами из сучьев и ветвей. Поэтому она и не узнала сразу этого места.

Наташа села на пень, срез которого успел уже потемнеть, и задумалась.И сразу вспомнилось, как Аркадий и Люба вели ее под руки, а потом несли до медпункта. И как она, сжавшись от боли, сидела на ступеньках крыльца и ей казалось, что эта пронзительная боль никогда не утихнет. И как подошел Федор Васильевич, взял ее на руки и внес в медпункт. «Дай ей чего-нибудь! Видишь, ее всю стянуло от боли»,— приказал он медсестре. Та дала чего-то выпить, и ей стало легче.

Вот кому — Федору Васильевичу она могла бы рассказать все, что у нее па душе… Даже сейчас… Только понял ли бы он ее? Он всегда разговаривает, как с ребенком…

Солнце, до того скрытое за деревьями, выглянуло в просвет между стволами. Косой вечерний лучик ударил в глаза Наташе и оборвал ее мысли.

Она встала и огляделась.Красное солнце медленно скрывалось за гребнем высокой скалы правого берега. И по мере того как оно опускалось, словно вдавливаясь в темную скалу, все жарче пламенела полоса заката, и на ее пылающем фоне все резче выделялись черные силуэты деревьев, зубчатой бахромой окаймивших гребень скалы.

Снизу от реки в распадок медленно вползали вечерние прохладные сумерки. Наташа вздрогнула, зябко поежилась и, словно нехотя, побрела по тропинке к дому.

Набатов нисколько не удивился, когда Евгений Адамович попросил у него разрешения детально ознакомиться с проектом зимнего перекрытия.

— Готовитесь к техсовету?

Калиновский постарался изобразить искреннее удивление:

— Не понимаю вас, Кузьма Сергеевич. Набатов протянул ему телеграмму. «Устье-Сибирское.

Устьгэсстрой. Набатову.

Ваш проект зимнего перекрытия реки будет рассмотрен техническим советом второй половине ноября тчк До решения техсовета подготовительных работ не начинайте».

Подписал телеграмму начальник главка.

— Это для меня новость, Кузьма Сергеевич. Тем более, как ваш заместитель, я должен быть в курсе дела.

— Вы правы,—сказал Набатов и тут же по телефону дал распоряжение Звягину представить заместителю главного инженера все материалы и расчеты.

В конце дня Набатов пригласил к себе Перевалова и начальника управления земельно-скальных работ Швидко.

— Колесо завертелось,— сказал Набатов и прочел им телеграмму главка.

— Так это же хорошо! — воскликнул Перевалов.— Наше дело верное. Преимущества нашего проекта ясны. Опровергнуть его никто не сможет.

Швидко неодобрительно покачал лысой головой? — Не туда смотришь, Семен Александрович. Ты. читай последнюю строку., В ней весь смак. Так я понимаю, Кузьма Сергеевич?

— Правильно понимаешь, Терентий Фомич,— подтвердил Набатов.— Не спорь, Семен Александрович, Ты сказал: это хорошо. Хорошего тут только то, что мы теперь знаем позицию главка и, как говорится,, игра пойдет в открытую.

— Позиция главка определится после техсовета,— возразил Перевалов.

— Нет,— резко сказал Набатов.— Это для… излишне доверчивых. Обрати внимание на сроки. Техсовет назначен на конец ноября. Где ноябрь, там и декабрь. Когда же мы готовиться к перекрытию будем, если выполним указание ждать до техсовета?

— Тогда мне непонятна политика главка.

— Все понятно. В главке ждут решения о консервации стройки, а мы врезаемся, со своим зимним перекрытием.

— Ну и запретили бы сразу!

— А если решения о консервации не будет? В главке люди умные… и любят всегда быть правыми.

— Вот такая, Семен Александрович, механика,— назидательно сказал Швидко.

Все трое помолчали. Перевалов еще раз перечитал телеграмму, подумал и спросил:

— Как будем решать, Кузьма Сергеевич?

— Решение одно,— ответил Набатов.— Отпразднуем Октябрьскую и… сразу же начнем рубить ряжи.

Перевалов и Швидко ушли.

Набатов сидел за столом усталый и мрачный. При людях он сдерживался. Тревоги и сомнения пусть останутся при нем, с товарищами он разделит только уверенность в успехе начатого дела. Но сам он, головой отвечающий за дело, может тревожиться и сомневаться, больше того — он не имеет права быть самоуверенно спокойным.

Принятое сегодня решение — прыжок в неизвестность.

Рабочий день давно закончился. Тихо в коридорах и кабинетах управления строительства. Наверное, во всем здании сейчас только он, Набатов, вахтер у дверей да телефонистка на коммутаторе.

Пора домой. Думать можно и дома…

Кто-то тихо постучал в дверь. Или это просто послышалось? Стук повторился, такой же неуверенный и робкий.

— Войдите.

На пороге остановился высокий ссутулившийся человек. Шапку он держал в руках.

Набатов потянулся к выключателю. От ударившего в глаза света человек зажмурился.

Пока он стоял молча, Набатов разглядел посетителя и понял, что счастье давно отвернулось от него. Не только рваный ватник, стоптанные опорки на ногах и заношенная, облезлая шапка говорили об этом — стоптанным и заношенным было лицо человека, отекшее, землистого цвета, с глубокими рубцами морщин. Свалявшиеся серые волосы свисали на лоб, увеличенный глубокими залысинами. Широко расставленные светлые глаза опухли и слезились.