Александр Цветнов - Тихие выселки

Андрей Егорович поджидал «газик» на правленческом крыльце. Алексей вот-вот должен был подъехать, но не ехал, где-то запропастился, может, на заправке застрял. Осеннее солнце ласковое, с грустинкой, словно ему было жалко, что не сможет больше светить пятнадцать часов кряду, а станет появляться оно, холодное, всего на каких-нибудь три-четыре часа, да и то если не заслонят тучи; они, тучи, недавно с ним проделали такую шутку: целых две недели прятали от него землю, хлестали по ней дождями, и намокшая почва припахивала гнилью и тленом.

Сырая погода измотала Андрея Егоровича. Всяких дел подоспело невпроворот. Колхозники примутся копать картошку, а дождь тут как тут. Сиди дома и смотри в окно, как небо сеет бледную изморось. И ты ничего переменить не можешь, хоть тресни!

Шел третий день как погода установилась. Было светло и по-осеннему просторно. Деревья, что летом зелеными кронами занавешивали горизонт, обнажились; сквозь паутину ветвей смотрелись поля, освобожденные от них и перепаханные под зябь; лишь слегка красноватая зелень озими вносила какое-то разнообразие. И все же теплое солнце будило тихую радость. Наверно, Низовцев в такую пору не без удовольствия подсчитывал бы, в каких отраслях сделан сдвиг, кого обошли на крутом повороте. Считал бы, если б не Малиновка. Комсорг Нинка Коршунова вышла замуж за парня с карьера и уехала. Ее коровы оказались беспризорными.

А тут непредвиденное. В конце августа, когда, казалось, не греметь громам, не сверкать молниям, налетел бесноватый ураган с немолчным грохотом и ослепляющим огнем; все живое в страхе попряталось; сколько деревьев вырвало с корнем, сколько электрических столбов повалило, проводов порвало; стихии и этого было мало — подожгла в Кузьминском большой двор, отстроенный каких-то два года назад, дождь как плетьми сечет, а двор пылает свечкой, внутри все выгорело, что гореть могло, шиферная крыша рухнула.

Низовцев мыслит на зиму перегнать коров в Малиновку.

На механизацию надеется, клянчит кормораздатчики да транспортеры, а их не дают, говорят: «Нет пока, потерпите зиму, вот включим вас в план — все дадим». Никто не хочет в голову взять, что терпежу нету. И этот двор в Кузьминском… Ну, напасть!

Никогда еще Низовцев не находился в таком положении, как нынешней осенью, ну, бросай все и беги, а куда убежишь? От людей можно скрыться, но от своей совести не скроешься, она везде настигнет — струсил, сбежал…

Подъехал Алексей.

— В Малиновку! — бросил Низовцев.

«Газик» бежал легко — проселок провял. Издали было видно, как каменщики вела кладку стен дома животноводов. Низовцев поругивал себя за то, что слишком долго считал дом второстепенной стройкой. Думал прямо проехать к каменщикам, но заметил у пруда черную «Волгу». Неподалеку от нее сидели трое: двое рядом — дед Макар и крупный мужчина, третий — поодаль, ближе к воде, он, видимо, от нечего делать кидал камешки, «Нашелся, пруд засоряет, не рыбаки ли городские приглядываются?» — с сердцем подумал Низовцев, и, как обычно, им моментально овладело нетерпение выяснить, что за люди; если рыбкой интересуются, то турнет их обязательно.

«Газик» оставил у сторожки, размашистым шагом направился к сидевшим. Его раздражала папироска в руках деда Макара, старик покуривал и, осклабясь, что-то ласково шебустел приезжему. Низовцев совсем обозлился, приготовился строго спросить: «Откуда будете, товарищи?», но вдруг переменился в лице, признав в крупном, осанистом мужчине Калягина, того самого Калязина, который в последнее время занимал его думы и которого, хоть убей, не мог вспомнить, как зовут, а сейчас само собой сорвалось с языка:

— Василь Григорьич?

Подавая руку, ждал, что человек скажет: «Вы ошибаетесь», но тот, как бы подтверждая, что он всамделишный Калязин, назвал Низовцева «Андреем Егоры-чем», хотя, впрочем, вряд ли помнил, как величают Низовцева, — знакомство-то было шапочное: слишком мало Калязин председательствовал в Нагорном.

— Ехал мимо, увидел дворы, не вытерпел — завернул, — сказал Калязин. Поднялся и стал выше Низовцева на полторы головы, ширина в плечах — выкроишь двоих Низовцевых. Откинул седую гриву назад. — Далеко отсюда был, но подмывало глянуть: боялся, что все травой заросло…

— У Зимина, вашего сменщика, заросло бы.

— Спасибо, вы поняли меня, идее не дали угаснуть: за ней будущее, понимаете, всюду будут строить комплексы… Место здесь превосходное — поля, луга, перелески, а болото… вижу, за болото взялись, у меня как раз на него расчет. Комплекс. Огромное молочное стадо. Горы корма. Где горы корма взять? Бывшее болото даст. Все точно поняли, Андрей Егорыч!

Внутри Низовцева как кто-то подначивал: «Вот он самый Калязин, который смутил тебя и которого ты ругаешь частенько; смутить смутил, а не сказал, как удержать здешних людей, скажи ему, что с людьми просчет вышел».

— Вы проездом?

— Проездом. Но дворы…

Сделали несколько шагов к пруду.

— Оно, конечно, проездом… посмотрел… проездом хорошо, — неопределенно сказал Низовцев и, замолчав, долго глядел на воду: похолодела вода — не светлая она, темная стала, как бы погустела. Калязин глянул сверху вниз.

— Что так, Андрей Егорыч, осень действует?

— Получается, Василь Григорьич, как в присказке: кулик нос вытащил, хвост увяз. Стройматериалы выбили, дворы построили, расчет имели на механизмы — нам кукиш показали: «Не ждите, нет их у нас». Вы случаем к машинам никакого отношения не имеете?

— Нет, не имею, а имел бы, наверно, тоже пока не дал.

— Почему нам такое наказание? — в душе Низовцева зашевелился джинн, зачесался прямо-таки, вот-вот выпрыгнет и накинется на Калязина. — На словах поддерживают, но из слов транспортер не соорудишь.

— Почему? Стройку Зимин забросил, ее из титульного списка вычеркнули: на ваши дворы механизмы никто не планировал. Получается, чтобы вам дать, надо отнимать у других. А в другом месте и председатель новенький, и с людьми туговато, ему транспортеры нужны позарез. Вы, Андрей Егорыч, стреляный волк, из любой воды сухим выйдете, новичок не выйдет.

Польстил Калязин Низовцеву. «Ишь, шельма, как подъехал: ты, Андрей Егорыч, выкрутишься! Нет, постой, я должен крутиться, нервы расходовать, а тому манна с небес».

Джинн все-таки высунул голову.

— Выходит, прав секретарь парткома Алтынов, вы, наверно, его не знаете, он при вас секретарил в другом хозяйстве, выходит, я поторопился со стройкой. Сначала бы в этот титульный список попал… лет через пять, то есть когда здесь ни одной живой души не осталось бы, фундаменты развалились бы, потом сидел бы сложа руки, ждал, когда кто-то построит комплекс. Так мне и надо, торопыге. Не жилось тихо-смирно, инициативу проявил, а она, инициатива-то, хлоп по затылку.