Александр Цветнов - Тихие выселки

— Эх, врача бы! — сказал Никандров, соображая, что можно предпринять сейчас.

Дед Макар не по-стариковски бойко соскочил с саней:

— Зашиблась?

Ему не ответили. Молча, со скорбными лицами, как покойницу, Машу погрузили в сани, и тогда она слабо застонала.

— Осторожней, — предупредил Никандров деда Макара.

Маша приоткрыла глаза, на лбу и переносице выступили мелкие капельки пота. Никандров, легко касаясь, вытер лоб и положил ее голову к себе на колени, чтобы Маша не билась головой о сани, когда дед Макар погонит лошадь. А то, что дед Макар погонит лошадь, он не только знал, а сам его заставит это делать. Да и старик понимал, что надо торопиться. Он хлестал лошадь по мокрым бокам, причмокивал и приговаривал:

— Но-о, выноси, милая.

После обоза в лывинах появились раскаты, и сани на них мотало. Никандров старался, чтобы Машу меньше трясло. С лошади падали мыльные ошмотья, из ка-рей она стала темной, а Никандров требовал одно: «Гони!» Машу между тем била мелкая дрожь, а когда они подъехали к ферме, у нее началась рвота. Остановив лошадь, Никандров метнулся из саней и закричал:

— Масягина!

И тут же вспомнил, что ветеринарного фельдшера вызвали в Конев на совещание. Побежал в сторожку звонить в Кузьминское, но на фельдшерском пункте, кроме сторожа, никого не было, фельдшерица ушла к больному.

Выругавшись, Никандров выскочил из сторожки. Не терпелось знать, что с Машей, пулей влетел в красный уголок. Анна Кошкина пыталась поить Машу чаем, приговаривая:

— А ты попей, попей, доченька, оно легче будет.

Маша прикасалась к стакану губами, но не пила, а икала, икота, казалось, выворачивала все ее нутро.

Никандров метался от окна к окну, глядел на снежные просторы. Нигде ни одной машины. На обед приедут шоферы и трактористы, но до обеда далеко, а пока вся надежда на Пшонкина. Гришка должен отвезти в Кузьминское молоко и вернуться домой.

— Я за Пшонкиным, — сказал Никандров и выбежал. Он упал в сани и снова погнал, теперь на выселки, уставшую лошадь. При въезде в Малиновку с него как бы тяжесть свалилась. У двора Пшонкина стоял грузовик. Значит, сейчас Гришку за руль и прямо в Конев, только где лучше проехать, через Кузьминское или лесом? Пожалуй, вернее будет через Кузьминское, там выбрался на шоссе и гони во всю мочь.

Осадив лошадь у Гришкиной избы, привязал вожжами ее к стояку крыльца, с грохотом промчался по коридору, рванул на себя забухшую избяную дверь. В переднем углу за столом сидели Гришка и незнакомый мужчина. Перед ними стояла чашка огурцов вперемешку с капустой, сковородка жареной печенки и два пустых стакана. Бутылки не было.

— Григорий, заводи машину!

— Здравствуйте, я ваш дядя! Так прямо с лету! — поднял брови Гришка.

— Антонову в больницу срочно!

— Что с ней? — спросил Гришка и достал из-под стола початую бутылку. — На тебе лица нет, ты сначала выпей.

В стакан забулькала водка. Никандров отодвинул стакан.

— Упала с плотины. Икает, дрожь ее бьет. Собирайся!

Но, подбодряемый взглядом крупного, увесистого тракториста, видимо, из «Сельхозтехники», Пшонкин принес с кухни еще стакан, принялся разливать на троих.

— Мы по маленькой выпили. Ты, Герман Евсеич, не паникуй. Антонова полежит в тепле и отойдет. С перепугу она икает. Бабы, я скажу, вообще живучие, как кошки. После обеда в Кузьминское поеду с флягами, прихвачу ее, а лучше фельдшера привезти. Ну, а ты выпей.

— Григорий, убери водку, поехали в Конев. На тебе шапку!

Пшонкин положил шапку на край стола.

— В Конев? Не-е. Куда я поеду, от меня есть запашок? Есть. Мы с Буянычем сообразили.

— Поставь стакан! — приказал Никандров. — И одевайся!

Сам следил за незнакомцем, не видел такого в общежитии дома животноводов, может быть, только сегодня приехал — и сразу за стакан. А незнакомец перевел взгляд на Гришку:

— Григорий, что ты позволяешь командовать в своем доме?

Никандров, задыхаясь, выкрикнул:

— Вас прошу отсюда удалиться! Вы приехали к нам на помощь, но нам такие помощники не нужны!

Гришка между тем торопливо, залпом выпил. Нюхая хлебную корочку и пьянея, сказал:

— Меня в данном состоянии любой милиционер задержит. Права из-за Антоновой терять не стану. Да что ты хлопочешь: ни жена она тебе, ни полюбовка. Баба она, конечно, ядреная. Баба… Ха-ха! Неделю замужем побыла!

Незнакомец тоже выпил.

— Я приказываю ехать! — кричал Никандров, на его налившемся гневом багровом лице белели только брови.

Он сделал движение к столу, Пшонкину на какой-то миг показалось, что Никандров схватит его за шиворот, как кутенка, он покосился на своего дружка, тот ел печенку.

— Он приказывает, — произнес Гришка, отодвигаясь на всякий случай подальше от стола, — уморил, ей-богу, уморил. Ты сначала распоряжение от Грошева принеси, тогда поеду. Зоотехник не начальник, приказывать не может, он консультант при начальнике.

Никандров резко повернулся и, выходя, сильно хлопнул дверью.

— Ты потише хлопай! Дома хлопай, — закричал вдогонку Гришка, стараясь в глазах коневского тракториста выглядеть храбрецом.

Никандров отвязал от стояка лошадь, окликнул проходившего мимо мальчишку:

— Ваня, отгони на ферму.

Тот обрадованно запрыгнул в сани. Никандров дернул дверку кабины. Она открылась. Не спеша завел мотор.

Заслышав шум мотора, Гришка Пшонкин подскочил к окну.

— Никак, угнал!

Раздетый выбежал на крыльцо. Около дома таял голубой дымок.

— Угнал, — в растерянности повторил Гришка. — Что же будет?

— Бригадиру доложи, — подсказал из-за спины ко-невский дружок. — Сам знаешь, за самовольный угон не помилуют. Я свидетель. На, — он протянул руку. — До завтра. Сообщи бригадиру.

Тимофей Антонович, выспавшись, обедал. Гришку он выслушал молча, доел кашу, вытер губы и, склеивая языком прямушку, сказал:

— Допрыгалась. Попадет за нее Низовцеву.

Гришка, раздетый, протрезвевший, топтался перед столом.

— Машину выручать надо.

— Ты прозевал, ты и выручай.

— Матвеев вчерась наказывал обеденное молоко в Кузьминское свезти — весь транспорт на торфу.

— Разве? — Грошев быстро, как будто у него было две руки, а вовсе не одна, оделся, на ходу добавил: — Идем тогда, задержим.

Хотя в полдень и разогрело, раздетого Гришку все равно пронизывал зябкий ветерок. Гришка поежился и затрусил. Грошев, осклабясь, посоветовал:

— Согрейся, согрейся, Григорий, оно так — без машины.

— Да, надо, — оправдывался Гришка, — Никандрова на ферме застать.

— Давай, давай, припусти, как телок по весне, взлягушки. Глядишь, в разрядные бегуны выскочишь.

Грошеву было очень хорошо. В конце концов, он во всей этой неприятной истории ни при чем, даже если скиснет молоко, то его вины нет. Поэтому было забавно, как Гришка, подобно зайцу, петлял по снегу. «Так ему и надо, — злорадствовал Грошев, — слишком много мнить о себе стал. На днях отказался отвезти сенца сыну в Кузьминское. Что я, не бригадир ему?»