Ефим Пермитин - Горные орлы

Как только пестрые вереницы женщин в полукольцо охватили склоны Маральей пади и, звеня зубьями конных граблей, комсомольцы проехали к размеченным еще с вечера участкам, председатель поднял ружье и выстрелил. Это был сигнал к началу работы.

Грабельщицы наперегонки погнали серые ряды сена под гору. Подбиваемые граблями и ногами, стремительно увеличивающиеся валы, точно волны в прибой, с глухим шумом сплывали с косогоров.

Комсомольцы с металлическим звоном опустили зубья конных граблей и помчали широкие валы по равнине пади. Копнильщики, стараясь не отставать от женщин, работали каждый со своей сноровкой. Сухощавый «прогонистый» бригадир Иван Лебедев, сдвинув упругий вал к центру ряда и завернув его с двух сторон, в три удара оправлял верх готовой копны. Не по годам расторопный старик Федулов не отставал от своего сына Палладия в количестве и величине сложенных копен.

Восток еще только налился кровью, а неисчислимое количество копен уже спускалось по розовым, почти малиновым от зари крутикам в низину, к сверкающей речке, точно стада к водопою.

Люди давно уже не ходили, а бегали по кошенине и, несмотря на бодрящую утреннюю свежесть, были мокры от пота.

— Уноси ноги! Догоню! — настигая одна другую, невидимые из-за высоких валов, весело кричали женщины.

Казалось, толстые валы сена от одних криков сами катились под косогор.

Маралья падь на глазах преображалась.

Мужики с вилами, широким строем наступавшие вслед за женщинами, из валов складывали пухлые копны.

Но лишь солнце подобрало росу, бригадиры закричали:

— Копновозы!

И армия подростков на заседланных лошадях с извивающимися следом за ними толстыми копенницами [40] Канаты для подвозки копен. карьером бросилась к копнам. Гулкий топот заполнил Маралью падь.

Метальщики работали в десять групп. И началась та горячая, азартная, как спорт, любимая всеми покосниками метка стогов, когда и ленивый, захваченный общим круговоротом, работает «до седьмого пота».

Солнце, жар, дурманящий аромат разворошенного сена, звон конных граблей, топот, ржание и фырканье лошадей, крики копновозов и сухой шум взметываемых на стога пластов сливались в единый мощный гул.

Пот уже ручьями лился по лицу, по шее, сбегал на грудь. Рубахи на спине потемнели, соль проступила на лопатках. За воротники сыпалась труха. Труха была в волосах, в бровях, но некогда было отряхивать ее — копновозы подвозили и подвозили копны.

Селифон, Вениамин и Акинф Овечкин, руководившие группами метальщиков, словно по уговору сбросили на кошенину мокрые рубахи.

— Раззудись плечо! — крикнул Акинф и, только ему ведомым способом изогнувшись весь на левый бок, вместе с тяжестью всего тела вогнал длинные острые рожки стоговых вил от верхушки до самого низа копны. Разогнувшись, он одновременно перехватил вилы руками, потом, взметывая всю копну сена над головой, сделал с нею шаг, другой и под одобрительный крик копновозов и метальщиков бросил ее на стог.

И в тот же миг Вениамин Татуров тоже поднял над головой и вскинул на стог целую копну.

Рожками вил Селифон слегка расправил пласты копны, упругим, быстрым движением налег на вилы и, перегибая багрово-красную, разгоряченную спину в противоположную сторону, только было собрался вскинуть копну над головой, как держак в сучке переломился пополам… Селифон упал на колени, а верхний обломок вил глубоко вошел в землю у его ног. Пятью сантиметрами ближе — и Селифона, как жука булавкой, пришпилило бы к кошенине, но он и не подумал об этом.

«Как оскандалился при всем народе!..»

Смущенный Селифон вскочил. Кто-то подал ему новые вилы, и он, подхватив копну, легко, точно и не напрягаясь совсем, высоко поднял над головой, понес и забросил ее на самый верх стога, — к ногам изумленного вершильщика.

— Смечем — и завтра праздновать! — крикнул Адуев.

— Праздновать! Завтра праздновать!.. — обошла падь радостная новость.

Пласты сена полетели еще быстрее. Не задерживая ни на минуту подвозки копен, копновозы сменили потных, уставших лошадей и с гиком, с присвистом обгоняли один другого. Казалось, вот только сейчас зачали новый большой, на пяти копнах основанный стог, а его уже вывершивали, причесывали граблями, прижимали макушку сырыми, тяжелыми «притугами».

Еще недавно бородавками усыпавшие падь копны на глазах исчезали с кошенины, точно смахнутые бурей, а круглые, как башни, стога душистого сена высились и на всех склонах и в низине.

Сел и фол думал только об одном: «Как бы не отстать от мужиков!» И он, работая, все время зорко следил, когда кончали вершить стог его соседи — метальщики, руководимые Вениамином.

Запас сил казался неиссякаемым. Словно кто-то другой, бесконечно сильнейший, двигал его руками, ногами. Остановиться было нельзя, один подпирал другого. Еще вывершивали стог, дометывая стоявшие вокруг него последние копны, а копновозы и часть метальщиков уже зачинали новый.

Набежавшая на солнце туча, освежив прохладой, словно еще яростнее подхлестнула: «Успеть сделать все во что бы то ни стало!» Метальщикам хотелось догнать копнильщиков, копнильщикам — гребельщиц.

Но нелегко было мужчинам соревноваться с женщинами, да еще с такими, как Митродора Федулова.

С первого же взмаха граблей она вырвалась вперед других гребельщиц со своим валом. Со смехом, с шутками, подпинывая ногами, помогая и бедром и плечом, она погнала вал так быстро по косогору, что поспевать за ней надо было бегом.

— Бабочки, девушки! — оглядываясь на отстающих, кричала она. — Наддай-валдай! Рви в три! Догоняй в четыре! Заваливай мужиков по самую макушку!.. Пусть у них от злости зубы покрошатся.

На работе во всю ширь распахивалась огненная ее душа. Черноволосая, с упавшим на плечи белым платком, с дразнящим блеском в глазах, разгоряченная, она казалась еще красивее. Отставать от нее ни гребельщицам, ни копнильщикам было нельзя — засмеет…

— Смотрите! Смотрите! У него от лени губы блином обвисли! А за пазухой ворона гнездо свила! — подскочив к отстающему, на всю падь кричала она.

Никому отставать было неохота. Каждый делал важное, нужное дело — спасал «цветочный чай», которым будут кормить зимой маралят, жеребят, телят, коров-рекордисток. Работая за десятерых, каждый чувствовал себя орлом.

Когда раздался сигнал на обед, сразу все замерло.

Селифон воткнул вилы в землю у дометанного стога. Ладони рук его горели, колени дрожали. Вместе со всеми он пошел к балагану, где курились костры поварих, земля качалась у него под ногами, залощенные до глянца подошвы сапог скользили по кошенине, точно на льду.

И, несмотря на усталость, Селифону было очень хорошо. Очевидно, и все другие люди испытывали то же самое. Митродора, вместе с другими женщинами закончившая гонку валов в самой вершине пади, положив грабли, упала на кошенину и под смех баб начала кататься по ней с боку на бок, выкрикивая: