Ефим Пермитин - Горные орлы

Щеки Селифон считал настоящим «рыбным садком», И если когда собирался «наудиться всласть», то стремился только сюда.

С приречных камней вспорхнул куличок-перевозчик и, задевая воду узким пепельно-серым крылом, с тонким свистом полетел на другой берег. Селифона охватило знакомое волнение. Он быстро разулся, по-рыбацки подсучил до колен штаны и надел через плечо холщовую торбу под рыбу.

Босые ноги щекотал остывший за ночь галечник.

При первой насадке дрожали пальцы. По неистребимой с детства привычке поплевал на проткнутого крючком жирного фиолетового червя и сильным взмахом длинного гибкого удилища забросил лесу на стрежь. Лесу снесло течением и закружило в глубоком пенистом омуте.

Не желая наново забрасывать лесу без поклевки, Селифон решил «поиграть» червем и, приподняв удилище над водой, тихонько вел его против течения.

Рывок, как электрический ток, пронзил рыбака. Адуев подсек. Крупный сине-стальной хариус, распластав в воздухе рябые плавники, с размаху ударился о грудь Селифона. Рыбак радостно ощутил и грузный удар и холодную упругость рыбы, схваченной им под жабры. Стальная синева хребта и радужные пестрины плавников хариуса быстро меркли.

Селифон бережно опустил рыбу на дно сумки. Хариус сделал несколько бросков, каждый раз мягко ударяя сквозь холстину в ребро, зевнул раз-другой и затих. Чтоб пойманная рыба дольше была живой, Адуев нарвал пук влажной от росы травы, положил на дно и погрузил сумку в воду. Снова надетая через плечо, сумка холодила бок.

Увлекшись, рыбак не ощущал щекотания подошв о камни.

…В торбе лежало около трех десятков мерных, фунтовых хариусов, а Селифон не обошел и половины омутов в Щеках.

Солнце било прямо в глаза. Роса из дымчато-серебряной стала искристо-золотой. Холодный галечник нагрелся. Непокрытую голову сильно припекало, а Селифон не замечал ничего, забыл о жене; о колхозе, о деревне… Все его мысли в этот момент были сосредоточены на грозном омуте Бучило. Сейчас ему казалось: опоздай он к главному омуту — и все пропало, все рыбаки непременно поймают больше него в этот день, и ему будет стыдно подъезжать к пасеке, стыдно глядеть на них, садиться за стол и поднимать стакан ароматной медовухи…

Узкое и без того русло реки в Щеках у Бучила суживалось еще больше. Высокие коричневые утесы с лепившимися по отвесам черными узкоперыми пихтами на обоих берегах делали реку в этом месте еще более сумеречной и грозной.

Обомшелый обломок скалы перегородил русло реки на два стремительных рукава. Кипящая струя за скалою образовала зыбучий, глубокий омут: вертящиеся воронки и клочки пены ходили в нем.

Селифон снял тяжелую торбу и положил в тень утеса. На крючок он надел свежего крупного червя и с замирающим сердцем бросил лесу в клокочущую кипень. Снасть вместе со свинцовым грузилом и извивающимся на крючке червем выбросило потоком и пронесло к середине омута.

Лесу сильно рвануло.

«Не хариус!..»

Адуев поднял удочку. На конце ее болтался коротенький обрывок лесы.

Бросив удилище, Селифон полез на скалистый выступ.

Подмытый волнами утес навис над омутом. Адуев лег на него грудью и пристально стал смотреть в омут. Первое, что он увидел, — это стремительно текущую, прозрачную до дна воду с кипевшими в ней серебряными пузырьками воздуха. Но вскоре в непрерывном потоке он рассмотрел неподвижно стоявших, словно подвешенных за нитки, крупных черноспинных хариусов, подрагивающих плавниками.

Рыбы стояли встречь потоку, и Селифону непонятно было, какая сила удерживает их на одном месте. Но не хариусы интересовали в эту минуту рыбака. По страшному рывку он знал, что наживку схватил крупный таймень, однако, как ни всматривался Селифон сверху, не смог увидеть хищника в омуте.

«Ушел. Накололся и ушел…» — с грустью решил он и совсем было собрался слезать с утеса, как вдруг в нескольких метрах от того места, куда смотрел он, вывернулся из воды огромный розовобокий таймень.

Рыба стремительно схватила невесть откуда занесенный в омут желтый березовый лист и ушла на дно.

— А, голубчик, вот где ты!

Вскоре Селифон разглядел его, лежащего на дне, как большая коряга. Таймень медленно шевелил жаберными крышками величиною в блюдце.

— Этакий чертило! Этакий чертило! Голодный… Жирует… Но на червя теперь черта с два… — негромко разговаривал рыбак, слезая с утеса.

Адуев достал из кармана крепкую пеньковую лесу с крупным домодельным крючком и кусок серой суконки. Потом обернул ею крюк, высвободил острое жало, распушил и оправил концы суконки. К омуту подошел крадучись, чтоб не упала на воду тень. Лесу забросил сильным взмахом. Насадка с плеском упала в омут. Не задерживая ее ни на секунду, Селифон повел снасть поперек течения, легкими подергиваниями руки подражая движению плывущей по воде мыши.

Хищник вывернулся из глубины и ударил хвостом насадку. Потом он быстро схватил ее и пошел в омут. Гибкое удилище согнулось в дугу. Селифон в одежде вскочил в реку по пояс. Наколовшийся о крюк большой красноперый таймень «свечкой» вылетел из воды, пытаясь выплюнуть железный гостинец. Но рывком в сторону Селифон засек рыбу еще глубже и держал удочку на весу. Таймень снова ушел в глубь омута до дна; Пеньковая леса со свистом разрезала воду. Селифон, ухватившийся за удилище уже двумя руками, чувствовал на конце лесы в речной глубине биение сильного хищника. Багряноперый великан ходил на уде, как добрый конь на корде.

Вскоре таймень вышел из омута и начал «шнырять» по реке то вниз, то вверх. Не давая лесе натягиваться до звона, Селифон бросился вплавь, не выпуская удилища из рук.

Около часа мучил тайменя рыбак, переплывая несколько раз неширокую в этом месте Черновую, пока огромная рыба не всплыла бело-розовым брюхом кверху.

Селифон вышел на берег и стал медленно подводить рыбу. Хищник только раскрывал рот да устало шевелил плавниками.

Вот уже и конец удилища, и пеньковая леса в руках у рыбака. Селифон как можно ближе перехватил лесу к рыбе и, накоротке выхлестнув тайменя в траву, упал на него грудью.

Рыба билась под ним, холодная и упругая, раскрывала усыпанный мелкими зубами рот, судорожно глотала горячий воздух.

В таймене было около пуда весу. Кожа его нежно розовела, как у молодого поросенка, а багряно-красные плавники напоминали лепестки альпийских маков.

Первое время Марина не решалась отходить далеко от мирно пофыркивающих лошадей, но вскоре сбор ягод так увлек ее, что она уже беззаботно перебегала от куста к кусту.

Черная смородина вблизи ручья показалась ей недостаточно сладкой и к тому же мелкой. Подальше Марина увидела широко разросшийся черносмородинник с такой крупной ягодой, что она, обобрав его, наполнила полкорзинки. Выше по ручью смородина была еще лучше.