Иван Ермаков - Учите меня, кузнецы

Андрей в ту пору командиром отделения у них был. Слушал он, слушал эти разговоры и не вытерпел.

— Раскукарекались, — говорит, — петушата, раскудахтались… А того не соображаете, что нет оружия сильнее да ловчее, чем топор в руках у человека. Он, топор, — наместник бога на земле.

Вон он куда им закинул! Так и сказал. Ну, тут и молодые и бывалые уши навострили. Как так — наместник бога?.. Наместником, дескать, папа римский числится, а ты — топор…

— Папа это так, — продолжает Андрей. — А настоящий наместник — топор, и больше никто!

Ну, зацепил за интересинку… Как, да что, да почему — пристают. И повел им Соколок рассказ из Ветхого завета:

— Первый человек, прародитель наш, Адамом звался. И была ему дадена жена — Ева. Поселил их бог в раю — живите на полном довольствии. Ну, Адам был мужик степенный — непьющий, некурящий и прочее, а Ева со змеем шашни завела. Попользовалась яблочком — сама оконфузилась и Адама в конфуз ввела. Бог видит такое дело. «А ну-ка, — говорит, — шагом марш из рая! Блюсти себя не умеете. Я на вас как на себя надеялся, а вы семейственность в раю разводить?! Ать-два отседова!» И вытурил их на землю.

— И вот представь, — обращается Андрей к одному молоденькому саперчику, — что ты тот Адам. Как бы ты жил на земле, не будь у тебя топора? Избенку какую-нибудь срубить надо? Загоны для скота загородить надо? Соху сделать надо, кнутовище вырубить надо? Еву пристращать надо? А чем? Без топора, дружок, человек как без рук… А с топором — бог! И все, что на земле построено — города, деревни, мосты, кресты, коробок спичек, сапожная колодка, приклад винтовки, — все это от топора свое начало ведет. Недаром ученые определяют, что первый инструмент был у человека — топор. Пушка — дура, на войне голосит, а топор, что птичий звон, никогда на земле не смолкает. Самый способный инструмент! Я им дерево свалю, и обделаю его, и гвоздь забью-вытащу, и колодец выкопать могу, и фашиста раздолбаю, и твоему сыну люльку смастерю, и даже, если командованье дозволит, Гитлеру гроб спроворю. Топор, можно сказать, сынок, человека в люди вывел. Вот и получается: бог землю сотворил, а топор — все остальное. А раз так, то и выходит, что он наместник богов…

Ну, посмеялись. А молодежь дальше любопытствует:

— Товарищ сержант, бог Адама с топором выгнал или Адам его сам изобрел?

— Надо думать, сам.

— А пилу?

— Пилу?.. Пилу, должно, Ева сконструировала…

— Неужели баба дойти могла?

— А вот женишься — узнаешь!

— Да! Тут пока до женитьбы доживешь, пять раз туда попадешь, откуда Адама вытурили.

— А ты не унывай! Случится — дак топор не забывай. С ним и в раю надежней… Я свой в случае чего обязательно захвачу. Посмотреть, как там мосты-дороги…

Все шутил…

А наутро наводила саперная рота мост. Семь осколков пронзили Соколка.

Пал он на белые бревна и залил их алой кровью. Подскочили к нему и, должно, первый раз тут не пошутил:

— Топорик-то мой сынам отвезете. Пусть помнят…

После войны вспомнили это Андреево завещание. Сапера откомандировали, сослуживца. Привез он топор, подарки семье от командования и рассказал, как сложил свою удалую головушку наш Соколок.

Ребята Андреевы уж большенькие стали. Петьке — пятнадцать, Володьке — двенадцать, а младшенькому, Егорке, седьмой пошел. Ребята славные росли. Учились неплохо… Мамке помогали. Петька с Володькой летом в колхозе работали. Волокуши там возить, картошку полоть-копать, веники овцам ломать — да мало ли что! Глядишь, за лето трудодней двести набежит. Подспорье матери.

Егорка — тот больше с коршунами все воевал. Оборужится рогаткой, сядет середь колхозных цыплят и стережет. Поглядеть — сам чисто цыпленок. Головка белая, пушистая, шея тонкая, носик востренький, голосенок писклявый.

Кто мимо идет, возьмет пошутит:

— Доглядывай, Алена, как бы твоего караульщика коршуны не унесли.

Алена-то птичницей работала.

Старших с годами к машинам потянуло. Петька еще до армии на трактор сел, Володька об том вздыхал. Егорка рогатку бросил, в школу пошел. Тоже при исполненьи обязанностей оказался. Только нет-нет да и к матери:

— Мама, я возьму тятин топор построгать?

У той слезы на глаза. Погладит она ему головушку, заглянет в личико, а оно у него все капельки отцовы подобрало. Только взгляд строгий какой-то, без озорства.

— Возьми, — говорит, — сынок. Только не оставь… — Сама опять на работу. Ласкать-то некогда было. А Егорушка за топор да к плотникам на стройку. Другие ребятишки сладкий луб с берез скоблят, а он все норовит потесать чего-нибудь. Обрезок какой-нибудь ошкуряет, досочку ровняет. Приметит его Минеич и начнет за ним наблюдать. Глаза поволгнут, не заметит, как на усы слезинка скатится. Напоминал ему Егорка Андрея. И стал Минеич его отличать. То отпилить его позовет, то по доске прочертит, потесать даст, то покажет, как с удара гвоздь забить, — полюбился ему Егорка.

Как-то обчертил он выем в бревне.

— Ну-ка, — говорит, — Егорушка, выбери это топориком.

А сам куда-то отлучился. Егорка сперва с одного боку за черту ушел, а потом и с другого стал так же направлять. Когда расчухал, чего натворил, носишко-то и свесил. Минеич приходит, видит, мальчонка вне себя. В чем дело? Разглядел когда — хлоп Егорку по плечу.

— Не горюй, — говорит, — когда б не клин да не мох, дак и плотник бы сдох! Дело поправимое.

И тут же показал, как исправить. Одним словом, исподволь стал приучать парнишку к отцову ремеслу. А тот и рад. Так и пропадал в плотницкой бригаде.

Когда кончил семилетку, по-настоящему стал там работать. Минеич на что молчун, на что скупой на слова был, а тут разговорился:

— Ты, слышишь, Егорка, брось силой баловать… В нашем деле взмах да глаз нужен. Глаз соврет — не в ту чатинку попадешь, взмах соврет — то перерубишь, то недорубишь. Вот ты и лови… Замечай, когда у тебя взмах и точный, и в силу. Тут и добывай привычку. И к дереву привыкай, приглядывайся. Оно, сказать, хоть и бревно, а тоже свой секрет имеет. Есть прямослойное, есть свилеватое, а то и с заворотом. Станешь сколок делать, не доглядишь и напортишь. Где сук попал — тут и разговор другой… Тут добавь удара. На вершину идет полсилы, на комель — полторы… Вот оно и равно, вот оно и славно!

А то тешет-тешет, остановится вдруг и спросит:

— Чуешь, Егорка, какой дух от дерева растворяется?

Нюхает Егорка.

— Хороший! — говорит.

— То-то — хороший! Славный дух! Природой пахнет. Ну-ка, закрой глаза.

Егорка защурится, а Минеич насбирает щепочек и заставляет его носом угадывать, какого дерева щепка. Сосна там, или береза, или осина…

— Ох и люблю же я, Егорка, этот дух! Такой он тревожный да здоровый. Слыхал я, что плотники да столяры дольше всех на этом свете живут. Потому — деревянным духом дышут. Душа, значит, размягчается и сосуды всякие. Жить задорит он, этот дух!