Владимир Мильчаков - Загадка 602-й версты

— Как божий день,— буркнул в ответ Иван. Повесив трубку телефона, он, не раздеваясь, прилег на кровать и сразу провалился в темноту и темень сна.

У Могутченко была особенность, сильно помогавшая ему в работе. Он умел, если это было нужно, становиться неприметным, не привлекающим ничьего внимания. Этому способствовало не зависящее от Могутченко обстоятельство. Народ в северных краях нашей страны, выросший в суровых условиях, привыкший к тяжелому физическому труду на холоде, отличается здоровьем, крепостью и силой. Среди мужиков богатырского телосложения, кряжистых, дышащих силой, фигура Могутченко не выделялась. Фамилию начальника отдела слыхали многие, но в лицо его знало ограниченное число людей, тем более что даже ближайшие сотрудники и те редко видели Могутченко в форменной одежде.

И сегодня, приехав на станцию, Могутченко обошел все места, где обычно собиралось много народу. И у магазина, и в зале ожидания, и среди уходящих с работы лесорубов и возчиков, ожидавших получку около конторки леспромхоза, побывал начальник отдела. Он слушал чужие разговоры и сам заводил разговор, угощался махоркой из гостеприимно развернутых кисетов и сам угощал собеседников самосадом из удобной и вместительной жестянки, на которой еще не окончательно стерлось слово «Ландрин». Правда, сам он тоже крутил цигарки из газетной бумаги. Свою объемистую трубку Могутченко в таких случаях не вытаскивал из кармана.

Но чем больше слушал и говорил начальник отдела, тем озабоченнее становилось его лицо, а после разговора с рассчитывающимися лесорубами и возчиками оно совсем помрачнело.

От конторки леспромхоза, перейдя небольшую пристанционную площадь, Могутченко через зал ожидания вошел в дверь, на которой висела вывеска: «Телеграф. Посторонним вход воспрещен».

В аппаратной был только один дежурный телеграфист.

Высокий и очень худой, он был одет в просторную черного сукна гимнастерку. Из-под широкого воротничка гимнастерки виднелся треугольник тельняшки.

Увидев входившего Могутченко, телеграфист радостно улыбнулся.

— Угадал,— вместо приветствия провозгласил Могутченко, пожимая тощую руку телеграфиста.— Я ведь и потрафлял к твоему дежурству.

— Черта с два,— рассмеялся телеграфист.— Мне Сазонов позвонил. Вот я и послал напарника дополнительно отдыхать, чтобы с тобой повидаться без чужих.

— Что нового?

— Хорошего мало. Звон большой начинается.— Телеграфист отпер обитый железом служебный шкаф и, вытащив из него тощую пачку сколотых булавкой бумажек, протянул ее Могутченко.— Это вчерашнее. Сейчас принесу, что за ночь накопилось.

— Полозов был?

— Вторую неделю не вижу. Не заболел ли?

— Все может быть,— ответил Могутченко, просматривая переданные ему бумажки.

Телеграфист поднялся и, прихрамывая, подошел к вешалке. Глядя, как он набрасывает на тощие плечи полушубок, начальник отдела еще более помрачнел и сердито проговорил:

— Совсем ты, Серега, стал моща мощой. Гимнастерка-то как на колу.

— Да,— недовольно протянул телеграфист.— Теперь, пожалуй, никто и не поверит, что этот воротничок мне тесен был.

— Завтра же устрою нашим бюрократам из дорпрофсожа такой аврал...

— А что они сделают,— уже сердясь, ответил телеграфист.— Если природа не осилит, так лекарство не поможет. Вон Ванюшу Полозова ты сюда привез совсем дохлым, а сейчас? Значит, природный корень у него еще здоров. А меня, видать, в самый корень ударило. Тут, братишка, ни лесной воздух, ни лекарства не помогут, раз корень усыхать начал.

— Ну, развел...— повысил голос Могутченко.— Врачи должны лечить и вылечивать, иначе на хрен они нужны. Чем сейчас лечат?

— Пью нутряной медвежий жир с молоком и с медом,— помолчав, ответил телеграфист и, вздохнув, добавил:— Кажется, помогает.

— Врач прописал или бабки посоветовали?

— Врач. Закрепил за мною дорпрофсож врача, а летом в Крым или на Кавказ послать обещают. Так что ты ребят зря не гоняй. Они, что могут, делают.

Телеграфист запахнул полушубок и вышел. Могутченко посмотрел ему вслед и удрученно покачал головой. «Золотой человек, балтиец. А вот не залечил в свое время ранение и гаснет».

Уже давно в вокзальном помещении появился небольшой, но крепкий ящик, надежно прибитый к стене, с краткой надписью «для жалоб». Ключ от ящика хранился у телеграфиста, являвшегося одновременно секретарем партийной ячейки. Раз в сутки, обычно ночью, когда помещение пустовало, телеграфист открывал ящичек и забирал «жалобы», которые через несколько часов попадали в отдел на Узловую.

Начальник станции Жеребцов вначале косился на этот ящик, ожидая от него всяческих неприятностей, но постепенно успокоился. До недавнего времени ящик обычно пустовал. Только после драмы на шестьсот второй версте «жалобы» в ящик стали попадать в большом количестве. Вот и сегодня телеграфист вынул из него несколько треугольничков или просто сложенных в несколько раз четвертушек бумаги. На каждой разными, но всегда корявыми почерками было написано: «Могутченко», а иногда и добавлено «в собственные руки». В свое время Могутченко думал, не освободить ли телеграфиста от наблюдения за ящиком, поручив это дело Полозову, но решил пока оставить так, как есть. Иван и до сих пор не подозревал, что за жалобы и кем опускаются в этот ящик.

Сидя в аппаратной, Могутченко внимательно читал вначале бумажки, переданные ему из шкафа, а затем только что принесенные телеграфистом. Это были сведения из лесосек из артелей лесорубов, с лесопилки, из артелей лесовозчиков и даже от рабочих с лесосклада, столь бдительно охранявшегося взводом Полозова.

С каждой прочитанной и отложенной в сторону бумажкой лицо начальника отдела все более мрачнело. Тревожной стала обстановка на лесозаготовках. Если в первых донесениях люди сообщали Могутченко, что говорят в народе об убийстве Когутов, то сейчас каждый листок бил тревогу. Весть о том, что путевой обходчик Когут не успокоился во гробе, а ходит то ли в поисках тех, кто его убил, то ли готовя гибель всему окрестному люду, варьировалась в каждом донесении.

Человек, работающий на складе, так прямо и написал! «Известный всем Немко, как говорят, сам видел мертвого обходчика, когда тот ломал запор ставни в своем доме. Следов покойника на снегу не осталось, а шкворень действительно сломан и ставень приоткрыт. Это я видел сам, прямо с рельсов, а ближе не подходил, чтобы не попасть под подозрение. С Немко поговорить не мог. Его наняли во взвод охраны двор от снега очищать и никуда на сторону не пущают. А снегопады почти каждый день, и чистить Немко придется почитай до весны и поговорить с ним возможности не предвидится. К сему...»