Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

Только теперь Клаус не мог сидеть.

Выстрелы раздались так близко, что сначала Гуца и Таджи решили — пришло спасение!

Очевидно пули попали в цель. Будь Клаус жив и невредим, он прибежал бы укрыться в пещере.

Когда все смолкло и наступило леденящее душу безмолвие, Таджи прошептала:

— Это Тутар и Вахо…

Гуца кивнула не дыша. В такую минуту разве что только Таджи могла разговаривать.

Ганс, застывший у выхода из пещеры, вдруг шагнул вперед. Его шаги отчетливо звучали в тишине. Минуту спустя он вернулся, неся что-то на руках, и опустил свою ношу там, где обычно сидел Клаус. В пещере запахло кровью. Гуца не знала этого запаха. Ей просто стало душно.

Штуте на мгновение осветил фонариком лицо Баумана. Сейчас этого ни в коем случае нельзя было делать. Будь Ганс ранен сам, он не смотрел бы свою рану, но Клаус… Он присел, положил голову Клауса к себе на колени и рывком расстегнул наглухо застегнутый мундир — Клаус был мерзляк.

Гуца словно видела, как Ганс дрожащей рукой нащупал рану, схватил край рубахи и в пещере раздался треск рвущейся материи; потом он как ребенка приподнял Клауса и, сняв с него мундир и рубаху, перевязал всю грудь.

— Клаус! — услышала Гуца хриплый шепот, — Клаус! — Видно Штуте все время твердил это имя про себя, но вот его непроизвольно произнесли губы.

— Клаус, парнишка, парнишка, парнишка!

Ганс привстал, не опуская раненого на землю, нашарил свой рюкзак и сорвал с него петлю.

— Парнишка, маленький, маленький мальчишка! — бормотал он.

Этим он упрекал себя за то, что не сберег Клауса, не доглядел Клауса, маленького беспомощного Клауса, у которого не было никого, кроме него: послал в караул, а сам не пошел…

Вода! Гансу нужна была вода, чтобы обмыть раны. Он нашел флягу, но прежде, чем взболтнуть ее, вспомнил, что фляга пустая.

— Воды!..

Между Гуцей и Таджи стоял котелок, в котором Клаус приносил им воду. И прошлой ночью принес: там еще осталась половина. Наверное, он и сегодня наполнил бы…

— Воды!..

Ганс наклонился, шаря рукой в поисках котелка.

Гуца взяла котелок, стоявший рядом с ней, и протянула Гансу. Их пальцы соприкоснулись. Гуцу передернуло от смешанного чувства отвращения, жалости и страха.

Ганс не обратил внимания на то, что воду ему подала пленница. Разве могло быть иначе? Да и почему? Ведь Ганс не сражался сейчас ни с кем, кроме смерти. А смерть враг всех людей. Люди должны сообща бороться против нее и давать друг другу воду.

Прежде чем приступить к перевязке, капрал послал Кнопса и Карла за Альфредом.

Карл, не дотрагиваясь до распростертого на площадке тела, почувствовал исходящий от него мертвецкий холод. Они потащили Альфреда к пещере, но у пещеры остановились, не зная, что делать дальше.

Молча влезли они в пещеру, оставив тело у входа, и сели на свои места. Наступила такая гробовая тишина, что иногда было слышно, как крестится Даниэль. Теперь на Даниэля смотрели с завистью, словно бог, которому он молился, был милостивее других богов. Теперь все были готовы поверить в бога и дать обет человеколюбия, только бы он вызволил их отсюда… Но сила, которая могла их спасти, встала на сторону противника.

Даниэль не был хорошим стрелком и преданности особой не проявлял ни к кому, кроме бога и своей семьи. Никто не знал, почему его включили в отборную десантную группу. Сам Даниэль и подавно не знал этого, ко сейчас он мог сослужить службу — стать посредником между ними и господом. До сих пор он казался всем лишним, некоторых даже злило, что тихоня незаслуженно поделит с ними воинскую славу.

«Не убий!» — говорит всевышний.

А тут, чем больше убьешь, тем выше твоя слава.

Теперь настала минута, когда отец небесный спрашивает:

— Ты убил?

Бог не говорил: если убьешь по чужому навету, да простится тебе. Бог отрезал коротко: «Не убий!»

А обер-лейтенант убил, и немало. И получил крест. Он сейчас висит у Макса на груди.

А на кресте господь написал: «Не убий!».

Макс отказывается, оправдывается: не по своей, мол, воле, господь, но бог требует только простого ответа: да или нет.

— Да, — говорит обер-лейтенант.

Всевидящий обращается к Кнопсу.

— Я и подавно… — разводит руками Хампель, — я никогда своим умом… я всегда был чужим оружием…

— Да или нет?

— Мне приказывали, я и выполнял.

— Да или нет?

— Да.

— А ты, Карл? Ты всегда так громко смеешься. Ты убивал?

— Упаси господь…

— Да или нет?

— Да…

— Пауль, ты очень скорбишь о друге. У скольких людей ты убил друзей?

— Я стрелял во врагов.

— Ты не знал моего завета?

— Знал…

— Ну и что же? Да или нет?

— Да…

— А вы, Вальтер и Иоган? Вы убивали?

— Да, да…

— А ты, мой Даниэль?

«Мой Даниэль» — так сказал господь.

— Слушаю, господи, раб твой верный ныне и присно…

— Ты убил?

— Не знаю…

— Ах, не знаешь?

— Не знаю, господи.

— Как же быть с тобой, Даниэль?

— Если бы я знал, господи!

— Ну, коли так, и я не знаю, как наказать тебя.

Бог выносит приговор и, наверное, потому в большой пещере царит мертвая тишина.

Луна давно закатилась. Между вершинами лег туман. Воздух промок. Сейчас даже вспышки при выстреле не увидишь.

А высший судья пишет приговор. Он не спешит. Не только человек, даже бог не должен спешить при вынесении приговора. Хотя ему незачем обдумывать решение. Приговор вынесен сам собой.

Если ты убил человека…

Штуте успокоило то, что Бауман дышал. Дышал отрывисто, поверхностно, но все же… Пуля, попавшая сбоку, вышла под правым соском. Эту-то рану и нащупал сначала Ганс и с отчаяния, не сообразив, какую сторону ощупывает, решил, что пуля попала в сердце, и вскрикнул, точно ранили его самого.

Снаружи донесся свист. Светало, но в пещере туман стоял, как молоко в ведре, и разглядеть что-либо было невозможно.

На свист девушка, лежащая на бурке, вскочила, и Ганс услышал:

— Вахо!

Вторая пленница приподнялась и прислушалась.

Опять раздался свист.

Девушка поползла к выходу, но подруга остановила ее, сама она не остановилась бы, это было видно по решительности ее движений.

«Их зовут свои», — вяло подумал Ганс.

Только он подумал это, как услышал свое имя… Он огляделся: казалось, кто-то крадучись пробрался в пещеру и подкрался совсем близко.

— Ганс… — голос слышался прямо из его груди.

— Я… — ответил он, как отвечают своему внутреннему зову.

— Меня убили, Ганс…

Штуте приподнял раненому голову и крикнул ему в ухо:

— Не бойся, мальчик!

— Я не боюсь… — Клаус говорил отрывисто, дышал часто и неглубоко, — не боюсь, теперь ничего не боюсь…