Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

Утром, взглянув на обер-лейтенанта, Даниэль проговорил: «Господи, прости и помилуй…» — и три раза перекрестился. Перевернул на спину безобразно раздутое тело, хотел сложить мертвому руки на груди, но окоченевшие члены не сгибались.

Остальные обитатели большой пещеры молча встали позади Даниэля.

Смерть обер-лейтенанта была неизбежна, это знали все. Но до сих пор он дышал, теперь же его не стало. Макса не любили, и скорбь солдат не была скорбью по поводу гибели дорогого человека. Солдаты потеряли командира, опыту и уму которого они доверяли. Ни один из пятерых не был близок с этим человеком, и дистанция, разделявшая обер-лейтенанта и солдат, делала неопределенно-таинственными многие его намерения и сами возможности. Пожалуй, именно неопределенность и внушала солдатам надежду, ей-то они и доверяли.

Хампель отогнул угол брезента, примерился к нескольким шагам, разделившим пещеры, и прыгнул.

Штуте дремал, прислонясь к скале. На звук шагов он раскрыл глаза, но не шелохнулся.

Кнопс откозырял.

Гуца заметила едва уловимую гримасу отвращения на лице Ганса.

— Что случилось?

— Обер-лейтенант умер!

— Тсс… — капрал поднял палец и взглянул на лежащего рядом Клауса.

— Вынесите и похороните.

Кнопс не шелохнулся.

Почему Хампель не выполняет приказание?

Гаке взглянул на лицо вытянувшегося перед ним солдата и вспомнил, что выходить из пещеры опасно.

— Накройте шинелью. Вечером, если погода позволит… — он не закончил. Ему было не до подробных разъяснений.

Кнопс вернулся в большую пещеру.

Гуца видела, что после ранения обер-лейтенанта Ганс сделался главным среди немцев, однако возможность командовать ничуть не привлекала его. Подозрительность и ненависть не позволяли ей довериться врагу, но как понимать то, что капрал не запретил Таджи поговорить со своими?

Кто этот Штуте?.. Иногда Гуце кажется, что Ганс обернется к ним и скажет: идите, спасайтесь!

Гуца недоверчиво отогнала свои мысли: я глупа и наивна… На этой бойне, среди этих зверей, ничему нельзя верить.

Ну, а его отношение к Клаусу?.. Ганс любил Клауса, но не как боевого друга, на которого можно положиться. Наверное, он никогда и не рассчитывал на помощь Клауса. Если б тут был расчет, дружба с обер-лейтенантом была бы для Ганса куда как выгоднее.

Судя по всему, Штуте казался человеком опытным и не глупым, но ранение друга выбило его из колеи. Он растерялся, а в том положении, в каком они оказались, растерянность и бездействие чреваты смертельной опасностью. Если ты позволяешь пленнице переговариваться с твоим противником на непонятном языке, это значит, что желание раненого для тебя дороже собственной жизни…

Клаус раскрыл покрасневшие от жара глаза, Ганс тут же наклонился к нему.

— Воды!.. — блуждающий взгляд Клауса замер на одной точке.

Котелок был пуст. Второй день никто не смел поднять воду с родника.

— Ладно, не надо! — прохрипел раненый. Он чувствовал, что его взгляд терзает Гансу душу, и прикрыл глаза. — Мне не очень хочется. Я же пил ночью… Можно неделю выдержать без воды.

— Вечером у тебя будет вода.

— Нет, Ганс, если вечером не ляжет туман… Нет!

— Там видно будет.

— Ганс, поклянись, что если не ляжет туман… поклянись!..

— Кем поклясться?

— Мамой…

— У меня нет матери, Клаус, ты же знаешь…

— Знаю, Ганс, ко все-таки поклянись. Я не верю тем, которые клянутся женами.

— У меня и жены нет.

— Знаю, я вообще… — Клаус облизнул побелевшим языком пересохшие губы и смолк.

Ганс оглянулся, словно искал что-то в пещере. Посмотрел на пленниц. Гуца не поняла, что означал его взгляд.

— Клаус!

Бауман раскрыл глаза.

— Что, Ганс, я слушаю…

— По-твоему, невозможно полюбить кого-нибудь больше матери?

— Нет, Ганс.

— Даже если это будет такая чудесная девушка? — он кивнул в угол, где сидели женщины.

Клаус тоже обернулся к пленницам, улыбнулся.

— Не знаю…

— Признайся… — Штуте подмигнул ему, — допустим, мы не в пещере под ружьем, а где-то совсем в другом месте, а ты встретил такую девушку…

Гуца, сначала с удивлением слушавшая Ганса, поняла, что он пытался развлечь умирающего.

— У нас, в Германии?

— Да, на той самой улице, где ты живешь со своей мамой.

— Маму огорчает, когда я разговариваю с девушками.

— Допустим ты один, а в углу сквера на скамейке сидит девушка.

— А если я ей не понравлюсь?

Ганс оглянулся на пленницу.

— Понравишься… Допустим ты понравился, подсел и заговорил.

— Ну?..

— Потом вы пошли в кино и два част просидели в темноте.

Клаус смутился:

— Погоди, Ганс.

— Нет уж, Клаус… Ты проводил ее до дону. И знаешь, что она сказала на прощание? Покраснела, но все-таки сказала, что хочет скоро, как можно скорее встретиться с тобой. Как ты поступишь?

— Пойду к ней на другой же день.

— Но мама не пустила тебя.

— Не пустила?

— Да, категорически.

Клаус покосился на большие, грустные глаза Гуцы, на разбросанные по лбу вьющиеся волосы.

— Ну, так как: все-таки пойдешь?

— Через три дня пойду.

— А если она вообще не пускает тебя на свидание?

— Как? Совсем?

— Ну, да. А девушке очень хочется тебя увидеть, и если ты не придешь, она будет переживать.

Клаус улыбнулся лукаво и мечтательно.

— Пойдешь… — сказал Ганс, — я тебя знаю; обязательно пойдешь…

— Наверное пойду… — проговорил Клаус так тихо, чтобы пленницы не расслышали его. Но их разделяло всего два шага.

Ночью шел дождь. Утром в лучах солнца скалы сверкали, словно на них разбросили осколки стекла.

Продрогший Вахо вылез из бурки и, не попадая зубом на зуб, пополз к краю скалы.

Тутар, дежуривший с карабином в руках, оглянулся на него.

— Вот сумасшедший! И чего не лежится? Допрыгаешься…

— Тебе пора Гуа встречать!.. — огрызнулся Вахо и пополз было дальше, вдруг он поскользнулся на заиндевевшей скале. Тутар повалился на бок, лег на пути у Вахо, но тот умудрился ухватиться за выступ скалы, задержался, раскинув ноги и оставив на камнях только клок штанов да содранную кожу. Боль была чудовищная.

— Теперь не полезешь! — заметил Тутар и, показывая на место рядом с собой, сказал: — Сиди здесь!

— Сиди, сиди!.. А если я не могу! — Вахо в сердцах схватил ружье. — Спрыгну вниз и перестреляю, сколько успею.

— С тебя станет… Не дури, насмерть разобьешься!

— Разобьюсь, и черт с ним. — Вахо перевалился на спину, обхватил руками ушибленное колено.

— Заруби себе на носу: сиди и не рыпайся, понял? — строго проговорил Тутар и полез вниз со скалы.

— Ничего я не зарублю! — бросил ему вслед Вахо помутневшими от боли и бессонницы глазами, глядя на площадку перед пещерами.