Николай Павлов - Горячее лето

Она скрылась за дверью начальника, потом вышла как будто бы опечаленная.

— Товарищ Боровой передал заявление в партком. Видно, вечером, когда меня уже не было.

Владимир почувствовал, что понравился секретарше. И она показалась ему симпатичной.

— Садитесь. Я до парткома дойду.

Владимир не успел и не посмел возразить.

Секретарша вернулась и сказала опять с огорчением и сочувствием:

— Оно у Мироненко в столе.

— Простите, — буркнул Владимир и поспешил уйти, озадаченный сочувствием, почти жалостью во взгляде женщины.

Сразу же по приходе на Степной он занялся растворомешалками. Он пробовал каждую гайку, каждую шестеренку. Стоит включить моторы — и растворомешалки завертятся. Он ощупывал их, как врач пациентов.

Хазаров не подходил ни день, ни два. Он только изредка посматривал издали да торопил проводку кабеля.

В работе сердце Карпова оттаивало, а вечерами снова поддавалось серой тоске.

В тот день, когда была пущена в ход первая растворомешалка, пришел Мироненко, поздоровался, вынул из внутреннего кармана листок и молча подал Карпову. Тот также молча взял и сжал в кулаке.

В барабан строгими порциями подавались известь, песок. Вода из крана над барабаном текла ровной, поблескивающей струйкой. Загрузка закончена. Первый замес! Карпов включил рубильник. Запел мотор, набирая обороты. Завертелись шестерни. В барабане зашумело и забулькало — железные лопасти начали месить раствор.

Молодые рабочие стояли вокруг машины.

Когда открылся люк и из чрева машины потекла густая масса, раздались одобрительные возгласы.

Карпов в душе смеялся с беспощадной иронией, смеялся над всеми и над собой: пустили мешалку — и рады! Как бесконечно много и как, черт возьми, иногда мало надо людям…

А Мироненко вдруг нахмурился и пошел вдоль двух параллельно расположенных дощатых дорожек, по которым рабочие гоняли тачки: в одном направлении с раствором, в другом — пустые.

Владимир, конечно, сразу понял, отчего испортилось настроение у Мироненко: мешалки пустили, а развозка осталась кустарной. Тоже мне — механизация!

Карпов пошел за Мироненко. Тот разговора не начинал. Не хвалил, не бранил — молчал.

Подошли к двадцатому дому. Стены его поднялись едва-едва в рост человека.

Мироненко направился наверх.

— Что, комсомолец, задумался? — спросил он рыжеватого хмурого парня, сидевшего с мастерком в руке на углу кладки.

— Егорыча жду. Видите — угол.

— Угол вижу. А чего же ждать-то?

— Не позволяет…

Егоров трусцой подбежал с противоположной стороны. На бороду со щек стекали крупные капли лота.

— Здравствуйте, товарищи начальники. Чуток запарился: и туда, и сюда…

— Товарищ Егоров, что же вы заставляете комсомольца сидеть сложа руки? — спросил Мироненко.

— Как так?

— Ждет вас. Время теряет. А потом ему будет стыдно посмотреть в глаза приятелям из бригады Костюка. Они же не останавливаются!

— Сами видите, Федор Иванович: угол, — оправдывался бригадир. — Не шутки. Углы я сам выкладываю. Боязно как-то доверить.

— А ты, Проскурин, что же — не умеешь? — спросил Карпов, чтобы подзадорить парня.

— Умею, — ответил Проскурин твердо. — Два года учился, почти год работаю. Бригадир зря нас… мальчишками считает! — Парень обидчиво отвернулся. Ему и в самом деле было не больше восемнадцати.

— А ну-ка, покажи.

Мироненко оживился. Со строительством он знаком с детства. Его отец, крестьянин-безлошадник, был отличным плотником и кормил семью не столько землепашеством, сколько плотничным ремеслом. Отец выучил своему делу сына. Уже подростком младший Мироненко умело орудовал топором. А впоследствии, в годы первой пятилетки, Мироненко целиком отдался строительству. Он работал на многих стройках Сибири и владел не одной строительной специальностью.

Проскурин нерешительно посмотрел на Егорова. Тот кивнул: давай, мол, раз начальство приказывает.

Мироненко с Карповым наблюдали за молодым каменщиком. Егоров в качестве подручного подавал ему кирпичи.

— Давай подавай, — торопил парень, раскрасневшись во всю щеку.

— Стоп! Кирпичи кончились, — выпрямился Егоров.

— Во… Всегда так. Только разработаешься, смотришь — то кирпичей нет, то раствора, то к углу подошел… Эх! — Парень досадливо махнул рукой.

— Всегда? — спросил Мироненко.

— Не мели лишнего, Петро, — строго сказал бригадир.

— Как же лишнего, дядя Егорыч? Этак мы никогда не станем первыми…

Петр провожал начальство вопросительным взглядом. Егоров молчал, потупившись.

Хазарова Мироненко с Карповым увидели на одном из домов. Опуская отвес, он кричал:

— Качество! Где качество?! Где у вас совесть? Любовь где? Без души работаете. Разобрать заставлю!

— Эка ваш начальник чешет, — усмехнулся Мироненко. — Хлопотливый человек.

— Удивительный человек, — сказал Владимир.

Хазаров прыгнул на землю с проворством юноши.

— Здравствуйте, Федор Иванович. Кстати подошли. Жаловаться хочу.

— Опять жаловаться? Надоело. Лучше хвастайте успехами, Платон Петрович.

Перед Мироненко Хазаров чуть рисуется. Он не преминет подчеркнуть: я ж один здесь, один-одинешенек горю на работе…

Хазаров был готов обидеться, но Мироненко не дал ему говорить. Он указывал по сторонам. Тут катят лес, бочки с цементом. Там несут раствор. На подсобные работы отрываются специалисты — и плотники, и каменщики.

Хазаров топтался на месте, не решаясь начать обычные жалобы. Он посматривал на сурового, сердитого Мироненко, который упрекал, корил взглядами и жестами. «Уж лучше бы говорил, бранился, что ли!» С ним всегда трудно разговаривать, почти невозможно спорить. А стоять так вот и ждать — совсем скверно.

— Стыдно смотреть!

Это «стыдно смотреть» было сказано так, что обоим руководителям стройучастка в самом деле стало очень неловко. Хазаров покосился на Карпова, потом перевел взгляд на Мироненко.

— Помогите нам добиться транспорта, — угрюмо проворчал Хазаров.

— Автомашины? А где их взять? Всего два года, как с войной покончили. Других возможностей не искали?

— Построить узкоколейку, — коротко обронил Владимир, стараясь не смотреть на своего начальника. — Единственный выход.

Эта мысль в последние дни не давала покоя Карпову. Но вторично спорить с Хазаровым один на один не хотелось. Сейчас он воспользовался случаем.

— Полагаю, что это нецелесообразно, — медленно, с расстановкой начал Хазаров. — Вложить средства и труд… Увеличить накладные расходы. Рабочую силу отвлечь…

— Все окупится сторицей, — возразил Карпов.

Спор сразу принял острый характер. Оба старались скрыть недовольство друг другом, но от Мироненко оно ускользнуть не могло. Он заметил, как в Хазарове зреет раздражение, как потемнели глаза Карпова.