Николай Павлов - Горячее лето

— Что же, бросить дома и начать строить… железную дорогу? — съязвил Хазаров.

— Однажды потратимся, а сто раз выиграем.

— Друзья, — вмешался Мироненко, — если не полагать, не гадать, а посчитать? Техника любит счет.

— Мы прикинем, Федор Иванович, — быстро ответил за двоих Карпов, делая вид, будто не заметил энергичного отрицательного жести Хазарова.

С жаром принявшись за расчеты, Владимир был обескуражен: работы оказалось не на два-три часа. Весь вечер просидел он над книгами и таблицами со счетной линейкой.

Мать качала головой:

— Безжалостно здоровье свое расходуешь, Володя. Желтеешь, сохнешь, как осенний лист. На войне маялся. Завоевал право…

— Завоевал право строить, мама.

— Строй ты, пожалуйста, днем. Вечера хоть оставь для себя.

Она, пока свободная от работы, старалась кормить сына обильно. Кстати, за тридцатку она приносила с рынка ведро картошки, а в Ленинграде за эти деньги можно было купить килограмм или полтора, если помельче.

Ей казалось, что он и румянец потерял и в весе сбавил. Даже веснушки около носа заметней высыпали, как в детстве. И от этого сын был для матери еще дороже, еще краше.

Мама немного ворчит, но это просто так, по привычке, для порядка. Она сама любит работать без оглядки.

Владимир знал, как дорог ей город на Неве — и Большой проспект на Петроградской стороне, и Зимний, и река в граните, и Ленин на броневике — будто живой, только что вышедший из вокзала.

…Они с Николаем поженились как раз в тот самый памятный год — ранней-ранней весной, когда еще лед стоял на Неве. Николай бегал с листовками за пазухой. Ленина он видел и слышал. В кухонном столе хранил огромный старый револьвер заграничной марки.

Сколько бессонных ночей, сколько было смертельной тревоги, когда она целыми неделями оставалась одна, когда над Петроградом, как тени от крыльев хищных птиц, носились имена «Корнилов», «Юденич».

А потом — сын, Вовочка, Вовка, Володя. Пионер, комсомолец, студент.

И вот уже четвертый курс — сорок первый год… Десятое июля. Сформированы Дивизии Ленинградской армии народного ополчения.

Куда ей кинуться: в институт или на «Электросилу»? Муж и сын в этот день пришли домой, а она металась между заводом и институтом. Дома застала только записки. Это ведь страшно!

Холод, голод, тоска… Мертвая заводская библиотека. Библиотеку пришлось сменить на цех.

Часами выстаивала Клавдия Ивановна Карпова на крыше дома. В тревоге скрещивались, как гигантские шпаги, прожекторные лучи. Трескались с сухим, смертельным грохотом бомбы и снаряды. Она смотрела в сторону фронта: вон они — сын, муж — там, на переднем крае…

Письма от мужа перестали приходить скоро, и она поняла, что это навсегда. Сын слал коротенькие записочки с Волховского фронта, настаивая, требуя, чтобы она постаралась выехать через Ладогу на Большую землю. Она не ехала. Она боялась, что с переездом может порваться последняя ниточка.

Однажды, когда она, обессиленная дистрофией, лежала в кровати под двумя одеялами, пришел военный и положил на стол несколько пачек пшенной каши, десяток сухарей, письмо.

— Спешу, мамаша. Привет от Володи. В пять мест зайти надо. — И исчез.

Да… Бумажные этикетки «Каша пшенная с салом» до сих пор хранятся в коробке, вместе с фотографиями и последними письмами мужа.

Осенью сорок пятого года приехал из Чехословакии сын, не Володя, а безусловно Владимир, чуть ли не Николаевич! Целехонек. Это было даже и не счастье, а сказка, волшебство какое-то. Были ли слезы — и не заметишь, и не упомнишь. Подавай ему институт — больше ничего. Жадный, словно одержимый.

Вернулась из эвакуации Ася, с мужем, с сыном. Владимир знал, что с мужем, но встречи избежать не мог. И затем еще многих встреч…

Клавдия Ивановна сердцем чувствовала, как запутывается ее сын, как мрачнеет и падает духом. И так тянулось больше года.

Месяца три тому назад Владимир пришел задумчивый и с осторожностью намекнул матери, что его могут послать на периферию. Он только намекнул: для нее, потомственной, «блокадной» ленинградки, такая новость могла стать ударом. И самому не хотелось покидать город детства, юности, первой целомудренной любви, ставшей первой мужской мучительной, преступной страстью.

Мать все поняла. Не надо ей было рассказывать, что он только что от Аси. Мать не слышала Асиной фразы: «Хочешь, я всю жизнь буду для тебя Дамой с собачкой?», но материнское сердце билось созвучно сыновнему.

— Володя, если надо — отец бы поехал.

— Да, папа поехал бы, — в смятении повторил Владимир, расхаживая по комнате — руки за спину, глаза в пол.

Трудная, тревожная пауза длилась несколько минут.

— Володя!

— Да, да, мама, завтра я дам согласие. К черту на кулички, все равно куда. Работать. В Сибирь!

На этом разговор закончился. Состоялась защита дипломного проекта. Владимир уехал… Теперь и она покинула родной город на Неве. Неужели — насовсем?

Узкоколейка, экая малость! Он ее в основном просчитал. Однако, чтобы доказать ее экономическую эффективность, надо сделать сравнительные расчеты.

«Нельзя время терять», — решил Карпов и пошел к главному инженеру стройуправления Ивянскому.

Тот выслушал с интересом, и в общем одобрил мысль, но Владимир понял, что главный весь живет строительством завода. Поселок, видно, его не волнует. Ивянский посоветовал обратиться за консультацией в технический отдел — на том и ограничился.

Владимир вспомнил, что там работает Веткина.

Маня встретила его приветливо, радостно. Виделись они редко. Карпов жил на Степном, а Веткина — в городе. Пожалуй, не просто радостно, а ласково она его встретила.

Когда Карпов рассказал о цели своего прихода, девушка неожиданно твердо сказала:

— Извини, в круг моих служебных обязанностей узкоколейка не входит.

— Я ничего не прошу делать. Я хочу несколько справок! — запальчиво сказал Владимир.

— Ты опять злой, Володя? Все равно сейчас не могу — я ж на службе. А вечером приходи сюда. Или прямо ко мне домой. Хорошо?

Девушка смотрела на него просительно, опасаясь отказа.

Владимир ни за что не пошел бы, если бы не срочность дела. Коли уж строить узкоколейку, то именно сейчас, когда в ней самая настоятельная нужда, когда сезон в разгаре.

И все же — на консультацию… к Мане Веткиной!

После работы он нашел Маню в конторе. Начальник Веткиной, грузный, усатый толстяк, кинул внимательный, чуть насмешливый взгляд и, по-своему расценив появление Карпова, сказал:

— Кажется, вы сегодня в кино не собирались, Мария Игнатьевна…

— Нет. Но я прошу отпустить меня. Можно? Завтра утром приду на час раньше и все сделаю. Хорошо?