Николай Павлов - Горячее лето

Про себя же Маня опасалась, а вдруг… вдруг люди не выйдут? Тогда скандал. Тогда ей никто больше не станет доверять.

…И вот сейчас ее зовут со всех сторон. Она волнуется. Да и как не волноваться, когда молодежь в пестрых летних нарядах заполнила Степной — почти сотня человек собралась к назначенному часу.

Маня не заглядывала в план — во всех подробностях она знала его на память.

Деревья подвозились на машинах. Тут были и нежные, тоненькие саженцы сибирских кленов, и стройные пяти-шестилетние березки, и совсем большие тополя, кусты декоративной смородины, акация в рост человека. Посадочный материал был подобран заранее в городском лесопитомнике и в лесу пригородного района.

Маня, вся светлая, в ярком платье, появлялась тут и там — и с ее появлением смех взлетал выше, шутки звучали звонче, лопаты глубже врезались в землю.

Как-то само собой получилось, что у Мани появилась помощница — рослая проворная Тоня.

— Я работаю в деревообрабатывающем цехе стройуправления, — просто объяснила она. — Люблю дерево. Стружки в цехе свежестью и радостью пахнут. А тополевые листья по вечерам — счастьем, ведь правда?

Потом их разговоры носили строго деловой характер, однако обе понимали, что отныне они — друзья. Это ощущение возникло сразу, без душевных излияний, без рассуждений об идеалах и вкусах. Их сблизило чувство общности взглядов, которое при первом же знакомстве дает возможность без ошибки угадать родственную натуру, приметить в ней живой отклик на свою симпатию.

Тоня моложе, подвижнее Мани. Ей двадцать. Схватывая все на лету, помощница успевала делать больше, чем сама Веткина. В глазах Тони то сквозило лукавство, то вспыхивал иронический смешок, а подчас проступала глубокая задумчивость.

Повсюду Веткина видела довольные лица. Вот Петя Проскурин. Кислое выражение на мальчишеском лице пропало, славно его и не было никогда. Петя присыпает землей деревцо и разговаривает с малышом из соседнего дома.

— Дядя, а дядя…

— Я еще не дядя, парень. Я — комсомолец, — добродушно поправляет шестилетнего мальчугана Петя. — Не видишь, что ли?

— Вижу… Дядя комсомолец, да?

— Упрямый ты, вижу, бутуз.

Мальчик думает, потом возражает:

— Вы не дядя, а я не бутуз. Я скоро пионером буду. Вот!

— На том и договорились, — согласился Проскурин, отходя. С видимым удовольствием осматривал он результаты своей работы, заправляя под кепку пряди рыжеватых волос.

— Дядя, а что вы делаете?

— Сад для тебя садим. В саду жить будешь, понял?

— Для меня? Нет, вы лучше для всех. Одному в саду скучно играть.

— Ладно. Тогда — для всех.

— А яблоки в саду вырастут? Как в книжке нарисовано…

— Дай срок, и яблоки будут. Не в книжке, а у тебя под окном, парень.

— Правда?

— То ж тебе комсомолец говорит!

Карпов с Костюком работали на крайнем ряду, который впоследствии должен будет вырасти в сплошную зеленую кайму вокруг поселка.

Карпов роет легко, точно играючи, будто занимается физкультурой на стадионе. Костюк работает размеренно и скоро. Маня видела, что он сегодня сделал больше всех. «Дельные, работящие ребята», — подумала она, однако подойти не захотела.

…Голые деревца с набухающими почками выстраиваются шеренгами, правильными группами. В них таится чудесная сила жизни, бродят весенние буйные соки, которые через несколько недель вырвутся наружу свежей, клейкой, душистой зеленью. Поселок нарядится в яркое платье.

— Маня… Ма-ри-я!

Это Тоня зовет ее. Тоня неутомима. Она уже возле Карпова.

— Смотри, Маня, не в меру глубокие ямы товарищ роет, — сказала она подошедшей Веткиной.

— Стараюсь, — ответил Владимир.

Маня объясняла, как надо копать. Карпов полусерьезно, полушутливо возражал, вызывая осуждающие взгляды Тони, в которых можно было прочесть: «Что вы понимаете в этом деле!»

О чем-то догадавшись, она быстро спросила:

— Ах, вы тот самый, о котором мне сегодня говорила Маня! Это вы собирались желуди сажать?

— Тот самый, — засмеялся Владимир. — Вот пришел помочь. Вижу — дело комсомольцы затеяли.

— Затеяли… — недовольно повторила Тоня, обиженная снисходительным тоном Карпова.

Костюк молчал. Ямы у него были точно такие же, как у Карпова.

Маня опасалась, что Костюк спросит: «А где же обещанная похвала?» Он не спросил.

Девушки пошли к другой группе работающих. Владимир провожал их удивленным взглядом.

Маня… Маня — инициатор, авторитет! У нее спрашивают, ее слушаются. Она стала проще, даже, кажется, физически сильнее и ростом выше. А Тоня? В ней есть что-то очень знакомое, будто он ее не раз встречал. Глаза карие, удивленные, со светлинкой и с запрятанным лукавством. Сердитая Тоня!

Такие глаза он где-то видел. Близко видел. Где?

— Жаль, ох, жаль! — шумно вздохнул Хазаров и коротким, злым росчерком подписал дополнительную заявку на лес для шпал. — Когда же кончится это вымогательство?

— Последний раз, — миролюбиво ответил Березов.

— Можно было бы употребить на настоящее дело.

— Не горюйте. Не на дрова отдаете.

— В автономную республику отдаю! — вспылил начальник.

Березов сморщил лоб, зажег папиросу, упрятался за густую дымовую завесу и спокойно спросил:

— За что вы, Платон Петрович, Карпова невзлюбили?

— И в самом деле — за что бы? Он мне не друг, не враг… просто-напросто молодой специалист! Видно, злодейские наклонности у этого самого Хазарова.

— А все же?

Сквозь табачный дым Хазаров видел крупное добродушное лицо профорга. Вся его богатырского сложения фигура как бы говорила: надо, непременно надо спокойно и рассудительно разобраться…

— Звезды хватать с неба приехал! В любом деле норовит стать поперек: вы — так, а я — этак. Сколотил на стройплощадке автономную группу. Не прямой ли это подкоп под мои права, как единоначальника?

— Вы сами стремитесь выделить его — своего, так сказать, старшего сына — из большой семьи.

— Блудного сына.

— Так, так… — неопределенно-раздумчиво произнес Березов, тем самым давая понять, что Хазарову самому предстоит решить: подкоп или не подкоп.

Если говорить откровенно, Березов — единственный человек на поселке, с мнением которого Хазаров считается. Хазаров поддерживал его кандидатуру на профсоюзных выборах.

— Войди в мое-то положение, Березов… Расходуем силы на вспомогательные работы. А деньги на зарплату дают с процента выполнения основных работ. Без получки людей оставим — разбегутся, как пить дать.

— Понимаю, — сказал Березов, не спеша взял заявку-требование, свернул вчетверо, положил в нагрудный карман и вышел из кабинета.

— Доля моя, доля… — с горечью произнес Платон Петрович. — Эх, доля!

…Березов всякий раз испытывал недовольство собой, когда приходилось прибегать к «нажиму». Но от Хазарова зачастую иным способом ничего не добьешься. А, может, и не надо добиваться? Не по своей воле он стал профоргом. Главную роль здесь сыграли «козни» Мироненко. Надо было тогда, на собрании, стать скалой: не могу, не умею, детей куча!.. Слабость характера проявил. Домой являешься, жена смотрит: не принес ли ордер младшему на ботиночки?.. Раньше приносил, а теперь совестно взять, другим надо отдать, потому как профорг… И прирабатывал, бывало, на стороне вечерами. Теперь заседания вечера начисто съедают. А дома картошка кончается, до новой не дотянуть. Жена молчит, но вдруг скажет: к своим двум еще двоих племяшей из детдома взял — корми, одевай, обувай!.. Молчит, а когда-нибудь скажет. Или нет?