Николай Павлов - Горячее лето

— Что ж вы в праздник, — она тепло улыбнулась, — простите за попрек, носы повесили? Поди, Иван на судьбу-индейку жаловался? — Она повернулась к Карпову и со сдержанной гордостью сказала: — Чего-чего, а жалоб я от своего никогда не слышала.

И подумалось Владимиру, что этого «своего» она любит просто и крепко, на всю жизнь.

Днями Карпов, как обычно, бегал, увязывал, утрясал, вечерами работал. Чаще всего — в технической библиотеке. Он измотал мать поисками не только своих, но и английских и немецких журналов. Он замучил переводчицу с английского (в немецком тексте с помощью рисунков разбирался сам). Особенно интересовали его сведения по строительству шахтерских поселков. Зазвал один раз к себе Федора Костюка, развернул перед ним свои находки, но, к сожалению, они Костюка не тронули.

Мать ворчала, мать гнала его в кино. Два-три раза он водил в кино Маню Веткину, но стихов ей, как в тот милый «чайный» вечер, не читал. Кое в чем она помогала ему, однако нагружать ее он стеснялся.

— Володя, ты ненормальный, ты сухарь-человек, — как-то в сердцах сказала ему мать. — На тебя жаловалась переводчица. Ты даже ко мне невнимателен.

— Мама, прости, переживи! Я пошел ва-банк.

В контору он приходил редко, в большинстве случаев со спорными, конфликтными вопросами. Семкин не осмеливался больше его останавливать. Владимир прошел прямо во вторую комнату, но Хазарова там не оказалось. Видно, начальник совсем перестал бывать в своей канцелярии.

Платон Петрович ходил по карповскому участку. Он «поддавал жару» Егорову; за что — в ливне сердитых слов Владимир не смог разобрать. Увидев Карпова, Хазаров сверкнул на него глазами, но брань оборвал.

— Обратите внимание, прораб (с недавних пор «молодой специалист» был обращен в «прораба»), у вашего Егорова многие рабочие нормы не выполняют.

Хазаров был возмущен, как обычно, всей душой. Растерянный Егоров стоял молча, не в силах противостоять натиску начальства.

— Платон Петрович, — Карпов пошел за начальником, — хочу с вами посоветоваться.

— Идемте в контору, — настороженно покосился Хазаров. — Там мне легче с вами разговаривать. Ха-ха, стены помогают!..

В конторе начальник грузно опустился на свое место за столом, устало потирая ладонями лоб. Владимир сел напротив.

— Что же, прораб… переворот задумали?

— Задумал, Платон Петрович.

Хазаров не поднимал глаз от стола.

— Слышал, слышал. Слухами земля полнится. Значит, скоростные поточные методы?

— Пора, Платон Петрович. На передовых стройках уже…

— Осмелюсь заметить: слишком наивно смотрите на серьезные вещи.

Хазаров выглядел спокойнее, чем обычно. Это вселяло надежду в Карпова. Может быть, он не разгадал, не разглядел Хазарова как следует? Это же такой человек, которому один раз покажи чертежи дома — он по памяти возведет все здание.

— Что же вы обо мне думаете, Карпов? — Не ожидая ответа, продолжал: — Вы считаете: Хазаров так себе… суховатый хозяйственник, по уши увязший в повседневные дрязги, разменявшийся на копейки, не видящий дальше своего носа… Так? — Он повысил голос, но ответить снова не дал. — Вы думаете, мне Степной менее дорог, чем вам? Забываетесь, прораб. У Хазарова сердце в груди бьется, может быть, громче, чем у вас, когда он смотрит, как подымается дом… Новый дом!

Карпов молчал. Да он и не смог бы говорить, потому что Хазаров, продолжая речь, набирал темп и входил в азарт. То усмешка, то обида проступали в его словах. Он коснулся прошлого, своей жизни, которая была почти целиком отдана строительству. Он выкладывал перед молодым инженером свое богатство, а оно велико — без малого тридцатилетний опыт работы.

— Так что же, после этого Хазарова можно называть зажимщиком, рутинером и еще бог знает кем?.. Благодарю вас. Подобные разговоры до меня доходили. Вы и представить себе, Карпов, не можете, как это обидно.

Начальник судорожно глотнул слюну, точно вместе с ней хотел проглотить горькую обиду.

— Платон Петрович…

— Нет уж, позвольте, я буду говорить! Я достаточно молчал, как будто это меня не касалось. Вы решили во что бы то ни стало создать оппозицию руководству на Степном.

— Оппозицию?

— Вы возомнили черт-те знает что: способности, дескать, подготовка, инициатива, необыкновенный талант! — продолжал Хазаров, возбуждаясь собственной речью. — Все свои действия вы сознательно обращали против меня, с первого дня, с первой нашей встречи… Против меня, в конце концов, ладно. С этим я найду в себе выдержки помириться, коли надо. Но дело! Но стройка! Вы понимаете, ошибочная организация строительства — это ведь деньги, выброшенные на ветер. Деньги!

— Это правда.

— Да, да, правда. Такая правда, которая не позволяет мне молчать. И я в глаза вам говорю: нет! Поточное строительство опирается на полную механизацию… А у нас?

Единственное окно кабинета до половины закрыто темной занавеской. Свет проникает только через верхние звенья. Когда Хазаров склоняет голову, лицо его темнеет.

Хазаров сделал попытку перейти на холодный тон, который в спорах имеет неотразимую силу.

— Техника не терпит легкомыслия. Не мудрствуйте лукаво, прошу вас, товарищ Карпов.

— Вы ошибаетесь, товарищ Хазаров. Неужели малые дома обязательно голыми руками строить?

— А неужели на мелкое строительство тащить транспортеры, подъемные краны, механические пилы? Большую механизацию? Машинам простор нужен. Иначе они повиснут у нас грузом на шее.

— Почитайте журналы — есть ценный опыт.

— Опыта, извините, мне не занимать. Вот где у меня журналы! — Хазаров постучал себя по лбу. — В наших условиях механизмы простаивали бы девяносто пять процентов рабочего времени. Чистый убыток! — снова горячился начальник, нервно выколачивая своими сильными, загрубевшими пальцами по столу гулкую дробь. — Все равно, как если бы комбайны и тракторы вывести на крестьянскую чересполосицу. Видывали такую?

— Я полагаю…

— Вы мыслите невероятными абстракциями. О, вы неисправимый оптимист! На первых же порах мы с вами, как пробки, вылетим из такой системы. Тут же нужна черт знает какая строгость. Запутаемся, как птенцы в сетях. В сетях, которые вы хотите самому себе расставить. Да нас же снабжение сразу зарежет насмерть?

Хазаров рассмеялся громко, ненатурально. Он выжимал из себя этот смех.

За время работы на Степном Карпов сумел привыкнуть к крайностям начальника, к его резкости, к неровному характеру, но сегодня вновь и вновь поражался ему.

— Платон Петрович, вспомните графики на производствах.

— Конвейер и никаких гвоздей? — Хазаров скривил губы в гримасе-усмешке.

— Именно так, — своеобразный конвейер: люди и механизмы последовательно двигаются от объекта к объекту.