Николай Павлов - Горячее лето

— Немыслимая затея, Карпов, — заговорил начальник, видимым усилием воли смиряя взволнованность, тяжело налегая широкой грудью на стол. Стол заскрипел и сдвинулся. Хазаров с двух сторон крепко вцепился в крышку, точно боялся, что он развалится. — Признавайтесь откровенно, вы верите в ее реальность? Вы… вы ни во что не ставите мое мнение? Мнение старого строителя, который поседел на стройках? Вы отрицаете весь мой многолетний опыт. Вы осуждаете всю мою жизнь! Это… это больно слушать, молодой человек.

В его голосе послышалась неподдельная сердечная боль.

— Платон Петрович, — просительно заговорил Владимир, — вы мне дали четыре дома «на откуп» Так будьте последовательным до конца. Прошу санкционировать эксперимент на двух-трех объектах.

— Сил моих больше нет, — опустил руки начальник, прерывисто дыша. И, снова обозлившись, закричал: — Санкционирую! Но помните, Карпов, слова Хазарова: провалитесь, как двоечник на экзамене.

Первый тайм строители выиграли у торпедовцев с перевесом в шесть очков. Перед самым перерывом удалось провести с игры три броска: один Карпову и два Длинному. Капитан команды, двухметровый верзила, игравший центрового (его здесь все звали Длинным), говорил в раздевалке Карпову:

— Выходи краем, скорость у тебя есть, понял? И — верхом пас мне, понял? Если меня зажмут, рвись под щит и — по кольцу! Тактика, понял?

Еще бы он таких элементарных вещей не разумел! До войны за первую команду факультета играл. Летом сорок пятого с чешскими баскетболистами встречался. Правда, в Ленинграде было, прямо скажем, не до спорта, но восстановить «форму» — это же не вновь учиться.

Когда Березову по профсоюзной линии дали указание выставить в баскетбольную команду стройуправления двух-трех спортсменов, Карпов сам вызвался и второго подыскал — Семенова, паренька из егоровской бригады. За несколько вечеров команда под руководством опытного Длинного сыгралась или, как говорил по-спортивному Длинный, «нашла себя». И вот — первая встреча на кубок города.

Владимир Карпов, выбегая на площадку перед вторым таймом, каждым мускулом ощущал, что он разыгрался, всем существом вошел в темп, в ритм захватывающей, стремительной борьбы. С центра Длинный откинул ему мяч прямо в руки. Владимир прорвался по краю, точно отпасовал Длинному. Тот, вытянувшись щукой, метнулся к корзине. Стоголосый радостный крик болельщиков означал, что цель поражена.

Длинный явно переигрывал своего соперника в центре. Торпедовцы «прикрепили» к нему второго игрока. Владимир сыграл с Семеновым, вышел под щит и крюком послал мяч в кольцо. Десять очков преимущества! Длинный коротко крепко пожал Владимиру руку. Собственно, игра была сделана. Атака за атакой накатывалась на половину торпедовцев. Владимир позволял себе роскошь бить по кольцу издали.

— Пятый, мажешь, — вдруг услышал он негромкий голос.

Пятый — это он. У него на спине большая белая пятерка.

Торпедовцы оборонялись с ожесточением обреченных. Они плотно закрыли Длинного.

— Пятый, сам! — снова услышал Владимир знакомый голос, прозвучавший, как команда.

Только полсекунды промедления, и мяч потерян. Его подхватил проворный чернявый торпедовец, прошел защиту, прыгнул. Рев одобрения раздался со стороны торпедовских болельщиков.

Противник, окрыленный успехом, переходил в яростные контратаки. Играть становилось труднее. «Восемь очков в запасе, — успокаивал себя Владимир. — Восемь. Выдержать темп. Собраться…»

Он вел мяч и видел перед собой кольцо, только кольцо. Еще два шага, рывок…

— Пятый, Длинному! Длинный открылся.

Двое преградили путь к кольцу, а Владимир, раздраженный репликой, метнул мяч к цели. Четыре руки выросли, как лес. Мяч у защитников, мяч у чернявого, мяч в кольце. Крик торжества на чужой стороне оглушил.

«Это та самая девчонка, что помогала Мане деревья сажать. Тоня… — соображал Карпов. — Специалистка выискалась! Учит, командует».

Игра обострилась. Теперь Длинный, как правило, мяч с центра переводил Семенову. Тоня стояла рядом с парнем в спартаковской футболке. «За кого она болеет? Надо спокойнее, у нас шесть очков в запасе. Полтайма осталось».

Владимир видел, что Семенов сильно дал ему мяч на выход. Вот хороший момент увеличить счет…

— Сам, сам бей, пятый!

Странно, голос негромкий, а и в шуме его слышно. Пристала, как банный лист… Неужели опять промешкал? Обойти этого защитника… Что это? Нет мяча в руках. Он стремительными передачами идет к чернявому. И гром голосов, и свист…

Длинный объявляет замену. На поле выходит единственный запасной игрок строителей, почти новичок в баскетболе. Владимир идет в раздевалку. Он понимает, что встреча проиграна. Смотрит на Тоню, встречает ее сочувственный взгляд. «Она смеет жалеть!..» В раздевалке машинально снимает кеты, надевает ботинки, выходит на свежий воздух.

— Вас, кажется, Владимиром зовут?

Он вздрагивает от этого голоса, оборачивается, видит Тоню, догоняющую его, и парня в спартаковской футболке, следящего издали.

— Не кажется, а совершенно точно.

— Вы не огорчайтесь. У вас получится. Тренироваться надо.

Им овладело тихое бешенство. Остановившись, он поглядел на нее в упор, спросил:

— Вы хотите меня проводить?

— Ух, вы какой… недотрога!

Она пошла рядом, подстроившись ему в шаг.

— Наши проиграли два очка и вылетели из розыгрыша кубка. Поражение… Я не люблю поражений. Вы — тоже.

— Как вы догадались?

— А я понимаю людей, — без тени смущения ответила Тоня.

Он бы расхохотался, да злость помешала.

— Вас там футболист ждет, — крутнул головой Владимир.

— Ничего, подождет, — с глубоким вздохом сожаления ответила Тоня, и это опять показалось Владимиру забавным, смешным. Горечь неудачи отлегла от сердца.

— Владимир, вы воевали — это страшно?

— Страшно.

— А если бы вас убили?

— Не играл бы сегодня в баскетбол.

— А если бы вы остались без ног, стали бы вы жить?

— Следующий вопрос мне ясен: а в чем смысл жизни?

— Такие вопросы задавать нельзя? Я иногда смотрю на инвалида, может ли он быть очень, очень счастливым? И не нахожу, что́ ответить.

— Вы ж людей понимаете…

— Людей понимаю, жизнь не понимаю, — сказала Тоня опять с глубоким вздохом. — До свидания. Приходите тренироваться.

Она не подала руки, быстро пошла обратно, к тому спартаковскому футболисту, наверное.

Воскресенье было испорчено, Карпов, недовольный собой, садился за графики потока и тут же бросал их. Вечером он собрался пойти к Мане, пригласить ее в парк. За окном, на закатной стороне неба, полыхали подвижные, тревожные багряные языки. Над ними, как дым, клубились облака. «Пятый, ты можешь быть очень, очень счастливым?» Закат разгорался, как костер: вот-вот посыплются искры. Идти расхотелось.