Семен Бытовой - Поезд пришел на Тумнин

— Однако не скиснет! — Лицо рыбака, обветренное, опаленное солнцем до красноты, все время светилось доброй улыбкой.

— Острогой накололи? — спросил Костя. Наклонясь к Наташе, он шепнул ей на ухо: — Это же и есть орочи!

— Острогой нельзя, спинку попортить можно, — объяснил ороч, закуривая трубку. — В сети попал. Давно такой не попадал. А сегодня попал. Луна большая. Тумнин светлый. Рыба любит луну.

Орочи расселись на свободных местах, а один из них закинул на верхнюю полку пару весел, кожаный мешок и сам полез туда же, наверх.

Водворилась тишина. Пассажиры стали дремать. Большинство из них ехало по этой дороге впервые, и ночь никто не спал: волновала красота непривычной природы, настораживали частые крутые подъемы и спуски.

Рассвет между тем все сильнее проступал сквозь густые заросли тайги. Луна как бы таяла в небе над горным хребтом. Лампочки в вагоне погасли.

С верхней полки, куда залез ороч с веслами, послышался тягучий мотив. Мотив этот в первый момент показался грустным, даже тоскливым, но чем дальше, тем больше живых, радостных ноток звучало в нем. Ороч пел на своем родном языке, и я мог разобрать только два слова: «Тумнин» и «Николай Павлович».

Я спросил пожилого ороча, который вез сазана, о чем поет его товарищ, и он все с той же, не сходившей с его морщинистого лица доброй улыбкой ответил:

— Тимофей Иванович поет так: многоводный Тумнин, родная река орочей, несет в тайгу счастье. Как не остановить светлые воды Тумнина, так никому не сдержать счастье орочей. Много зверя в тайге. Много рыбы в Тумнине. Хватит подарков для наших друзей. Николай Павлович, много лет живешь с нами, много помог нам. Большую рыбу везем тебе. Живую рыбу везем. Кушай, пожалуйста, Николай Павлович. Скоро семнадцать зим, как ты живешь у нас. Много, однако, добра сделал.

— Это все?

Заметив мое недоумение, переводчик пояснил:

— Тимофей Иванович всегда, что думает, говорит-поет. Такой он человек, однако.

Услышав наш разговор, подошла Наташа. Ороч отодвинулся к окну, освободив ей место рядом с собой. Наташа села.

— Кто же такой Николай Павлович? — спросила она. — Уж очень, я думаю, хороший человек, если о нем не говорят, а в песне поют.

— О, шибко хороший человек! Учитель! — сказал ороч. — А Тимофей Иванович всегда говорит-поет, — повторил он будто для того, чтобы оправдать импровизатора, который все еще тихо пел, но уже без слов.

— Учитель? — переспросила Наташа. — Я тоже учительница!

— Наверно, тоже человек хороший, — сказал ороч и стал закуривать трубку, которая у него за разговорами погасла.

На дальнейшие расспросы Наташи об учителе он или кивал утвердительно головой, или отвечал одними и теми же односложными фразами: «Ничего, конечно» и «Однако верно».

— Видите, Наташа, как народ ценит труд учителя! — сказал Костя серьезно. — Вы правильно сделали, что взяли путевку к нам на Север.

— Я тоже так думаю, — ответила она. — Вы знаете, голова кружится от впечатлений. Какая-то удивительная дорога! Мне очень понравились слова: «Много, однако, добра сделал». Но почему же «однако»?

Пожилой ороч курил свою трубку и, казалось, вовсе не слушал того, о чем она говорила.

Из соседнего купе в это время вышел еще один ороч, молодой. Он был в темном лыжном костюме. Под расстегнутым воротом у него пестрела матросская тельняшка. На вид молодому орочу было не более двадцати трех лет. Стройный, красивый. Лицо загорелое, каштанового цвета. Большие, черные, слегка раскосые глаза. Он подошел к нам, спокойным движением руки разогнал перед собой дым, который извергала трубка моего соседа, и присел рядом со мной на край скамьи.

— Однако скоро, Василий Терентьевич? — спросил его мой сосед.

Молодой ороч посмотрел на часы.

— Без пяти шесть. Через час приедем.

Я уже успел заметить ту уважительность, какой орочи обращались друг к другу. И все же мне показалось странным, что пожилой человек называет юношу по имени и отчеству.

— Вы из Уськи-Орочской? — спросила Наташа Василия Терентьевича. — Скажите, какая школа у вас, семилетняя или средняя?

— Семилетняя.

— Национальная?

— Нет, по-русски преподают.

— Я же вам говорил, Наташа, что семилетняя, — вмешался Костя, оборачиваясь от окна.

Вершины высоких сопок за окном стояли в белом утреннем тумане, который медленно сползал по отвесным склонам вниз к Тумнину и постепенно рассеивался. Можно было предполагать, что день выдастся жаркий.

Слушая разговор Наташи и Василия Терентьевича, я уже догадывался, что Николай Павлович, видимо, и есть тот самый учитель, о котором меня просили, если будет возможность, написать корреспонденцию в газету. Я решил отложить все другие дела и вместе с орочами сойти в Уське.

— Вы не поможете мне разыскать учителя Сидорова? — обратился я к Василию Терентьевичу.

— Николая Павловича? Разыскивать много не нужно. Разыщем сразу. А вы к нам? Надолго?

Увидев у меня свежий номер журнала «Новый мир», он поинтересовался, помещено ли в нем продолжение «Повести о детстве» Гладкова, и очень обрадовался, когда узнал, что продолжение есть.

— Можно будет на денек одолжить журнал?

Мне было непривычно называть юношу по имени и отчеству. Но, как я впоследствии узнал, такой обычай твердо установился среди орочей давно — лет семнадцать назад, и я его не нарушил.

— Наверно, у вас трудно достать журналы? — поинтересовалась Наташа.

— Трудно. В прошлом году я подписался. А в этом не дали. Говорят, нет лимита. Вообще, литературы к нам пока присылают мало. Невозможно следить за новинками.

Она быстро поднялась, ушла к себе в купе и вернулась с двумя толстыми книгами.

— Возьмите, пожалуйста, я уже прочла.

— Ну, зачем это! Как же я их верну вам? — смутился Василий Терентьевич.

— Может быть, встретимся! — сказала она серьезно. — Мне очень хочется побывать у вас, в Уське.

— Приезжайте, будем рады!

Наступило недолгое молчание.

— Это мой папа, — прервал молчание Василий Терентьевич, кивком головы указывая на пожилого рыбака с сазаном. — Недавно он вез щуку, килограммов на семь. Какой-то пассажир пристал: продайте да продайте. Конечно, денег папа не взял бы. Но заметил у пассажира на полке стопку книг. Зная мою страсть к чтению, он предложил сменять рыбу на книги. И знаете, тот охотно согласился. Отдал пять книг. Правда, среди них учебник английского языка попался, но и он годится. Книги по рукам пошли. Все их читают.

При этих словах папаша Василия Терентьевича хитровато улыбнулся.

— Большая польза, а? — сказал он. — А поймать щуку не трудно, однако.

Кряхтя, слез с верхней полки импровизатор, невысокого роста пожилой человек с лицом скуластым и с припухлыми красноватыми веками. Достав из глубокого кармана стеганной на вате куртки длинную, оправленную в трех местах медью трубку, он не спеша набил ее табаком, прикусил черенок, изъеденный зубами, пососал, а когда закурил, то не выпускал дым изо рта, а глотал его.