Семен Бытовой - Поезд пришел на Тумнин

— Садись, Федор Васильевич, чайку стаканчик налью, — предложил Николай Павлович.

— Чай не водка, мало выпьешь, — сказал Мулинка, садясь к столу.

— Много не выпьешь, — поправил Николай Павлович.

Но Акунка, уверенный, что сказал правильно, с невозмутимым видом поддел вилкой кусок рыбы и положил себе на тарелку.

— Красноперка! — Он ел рыбу и запивал ее чаем. — Однако скоро горбуша пойдет. Большой план давать надо.

— Да, план в этом году большой. Одна только бригада Конду обязалась выловить за сезон сто тысяч пудов рыбы, — пояснил мне Николай Павлович.

— Даст, чего там, — заметил Мулинка. — Каждый год много дает.

— Пушнины тоже много дадим, — вставил и Иван Федорович, который возглавлял бригаду охотников.

— Говорят, нынче белок немало будет? — спросил Николай Павлович.

— Немало, конечно. Орешков много есть, — авторитетно заявил Акунка.

Наливая всем еще по стакану чая, Николай Павлович сказал мне:

— Перед вами два закадычных друга. В беде так сдружились, что водой не разольешь. — И, обращаясь к Мулинке, попросил: — Расскажите, как на медведя вместе ходили.

— Сильный медведь был, — оживленно заговорил Мулинка. — Такого не часто встретишь, наверно.

Он тоже закурил трубку и, словно впервые пришел в эту комнату, все время осматривался по сторонам.

Федор Васильевич Мулинка, несмотря на свои пожилые годы, был всегда бодр. В отличие от некоторых других, привыкших чересчур много думать, прежде чем сказать свое слово, он обладал большой природной сметкой и находчивостью и поэтому всегда решительно говорил свое: «да» или «нет». Оц одним из первых потянулся ко всему новому, что принесли в стойбище русские люди, и горячо защищал это новое.

Учитель собирал детей в школу — Мулинка первый отдал в интернат своих девочек; организовали ликбез — Мулинка и здесь был активистом; стали разводить огороды — пожалуйста, Мулинка взялся за огород; при столовой завелись поросята — Мулинка поехал в Датту и купил себе поросенка.

Когда шаман Никифор Хутунка бродил по ночам под окнами и пугал детей, поступивших в школу, Мулинка крепко проучил шамана. Он спрятался за сарайчиком и, только Никифор подошел к дому, спустил на него самых злых собак. Однажды он даже притащил шамана в сельский совет и потребовал, чтобы Хутунку отправили в город и передали большим властям.

— Зачем малых детишек пугает? Пускай меня пугает, а зачем же детишек! — кричал Мулинка и стучал ногами.

После этого Никифор Хутунка долго не показывался на глаза Мулинке, но, как говорили соседи, вызывал злых духов и умолял их наказать охотника.

— Его где духи? — смеялся Федор Васильевич, узнав об этом. — Советская власть всех духов разом кончила!

Дружбе двух охотников — Мулинки и Акунки — предшествовала размолвка. И все из-за прямого характера Федора Васильевича.

На собрании — правда, это было давно, — когда обсуждали план сдачи пушнины и Акунка долго не соглашался войти в охотничью бригаду, считая, что каждый должен ставить капканы отдельно, Мулинка резко выступил против Бомбы.

— Кому шкурки сдаем? Государству сдаем. Зачем отдельно пойдет? Понимать не могу. — И тут он вспомнил все, что знал об Акунке худого. Все высказал в открытую.

Но когда с Бомбой случилась впоследствии беда на охоте, Мулинка спас Бомбу от верной смерти.

Было это так. Они шли на лыжах, проверяли расставленные под снегом капканы. Впереди бежали две лохматые, остроухие лайки. Ветер был попутный. Он сметал с голубоватого наста тонкий слой снежной пыли, и вместе с этой пылью терялись и запахи звериных следов. Широкие лыжи, подбитые нерпичьим мехом, скользили почти бесшумно.

В глубоком распадке охотники остановились передохнуть. Как это часто бывает в тайге, они за целое утро не произнесли ни слова, будто заранее сговорились, что нужно каждому делать на охоте.

Миновав распадок, охотники вошли в густую тайгу. В местах, заваленных буреломом, дыбились высокие, рыхлые сугробы. Над одним таким сугробом, который медленно подымался и опускался, будто дышал, Мулинка заметил тонкие струйки пара.

— Берлога! — сказал он.

Понял, в чем дело, и Акунка. Они оба разом вскинули ружья, а собаки подскочили к сугробу и принялись раскапывать его лапами.

Огромный, черный медведь лежал под буреломом. Собаки отпрянули, подняли лай, вдруг вздыбили шерсть. Медведь лениво повернулся, цапнул когтями одну собаку и придушил ее. Вторая лайка отскочила.

— Бомба, стреляй! — скомандовал Мулинка, когда медведь встал на задние лапы и разинул пасть.

Акунка выстрелил, спустил курок и Мулинка, но его ружье дало осечку. Разъяренный, раненый зверь одним прыжком настиг Акунку, прижал к себе лапой, а второй содрал у него с затылка кожу. Медведь и охотник катались по снегу. Мулинка схватил ружье своего товарища, но каждый раз, как только он хотел нажать на спусковой крючок, Акунка оказывался наверху, а медведь под ним. И вот, в тот самый момент, когда медведь снова подмял под себя Акунку, Мулинка в упор выстрелил зверю в голову. Медведь дернулся, разжал лапы, высвободил охотника.

— Бомба, живой? Бомба! — шептал Мулинка, расправляя кожу на голове товарища. Бомба был весь в крови и почти не дышал.

Мулинка осторожно поднял его и перенес в другое место, под дерево. Он расстегнул меховую куртку товарища и положил ему на сердце горсть снега.

— Не помирай, Бомба, живи! — приговаривал Мулинка, и слезы бежали по его лицу.

Раненый застонал, приоткрыл один глаз, взглянул затуманенным зрачком на товарища.

— Живой! — закричал Мулинка и бросил ему на лицо несколько горстей снега.

Затем Мулинка большим охотничьим ножом распорол брюхо медведю и стал свежевать. Понадобилось не более десяти минут, чтобы снять шкуру. Мулинка притащил ее к тому месту, где лежал раненый, и расправил на снегу. От шкуры подымался пар. Мулинка закутал товарища в теплую, покрытую изнутри слоем желтоватого жира, громадную шкуру. Зачем он это сделал? До Уськи было далеко, часов семь ходьбы на лыжах, и Мулинка подумал, что если оставить больного в тепле, то, возможно, его еще удастся спасти. Оставить на морозе — погибнет.

— Лежи, Бомба, — приговаривал он, — я, однако, быстро. Лежи, не помирай, Бомба. Доктор приедет, знаешь какой у нас хороший доктор. Он всегда лечить может...

Мулинка чувствовал себя виноватым. Редко так бывает, чтобы два охотника не смогли справиться с медведем. Мысль о том, что его могут обвинить в трусости, не давала ему покоя. И товарища было жалко. Он даже пожалел, что был слишком строг к Акунке, когда ругал его тогда на собрании. «Нельзя человека очень ругать, — думал он, — Осторожно ругать надо».

Мулинка бежал на лыжах со всей, с какой только мог, скоростью, по дороге делал зарубки на тополях. Лыжни, проложенные накануне, засыпало снегом, и он прокладывал новые. В одном меховом жилете он не чувствовал холода, хотя мороз к вечеру стал еще крепче.