Семен Бытовой - Ночью скалы светятся

— Значит, придется переменить уклон? — опять перебила Карпова. — И где же я переучиваться должна?

— Переучимся, — сказал Гнездов, — не боги горшки обжигают. До приезда нашего сюда я, поверишь, в глаза не видал анфельции. Даже слова этого не знал. Однако же кое-чему уже научились.

— Не знаю, Иван Алексеевич, — развела руками Леля.

Вдруг он спросил:

— А сколько тебе, по-честному, лет?

— Девятнадцать. А что?

Гнездов весело рассмеялся.

— А то, дочка, что все у тебя впереди. Только хоти — и станешь специалистом по агар-агару. В город тебя отправим, в филиал Академии наук, к ученым людям.

— В филиал Академии наук? — уставилась на Гнездова Леля. — Да разве меня пустят туда?

— А мы тебе бумагу дадим к профессору Кизилову — главному специалисту по водорослям. Евгений Иванович у нас тут частый гость. Ну как, согласна?

— Не знаю, Иван Алексеевич, подумаю!

Когда она рассказала об этом Шмакову, он, к удивлению Лели, не стал ее отговаривать.

— Есть резон, — сказал он. И вскользь добавил: — Говорят, здесь будет строиться морской порт...

— Так что на Камчатку не поедешь?

— Раз будет порт... — уклончиво ответил Шмаков.

Хотя Гнездов уговорил ее поехать в город, на душе у Лели было невесело. «Все-таки страшновато говорить с самым крупным ученым по морским водорослям, когда сама я ни бельмеса в этой науке не смыслю».

С этими тревожными мыслями она и предстала перед седым профессором Кизиловым.

— Надолго пожаловали? — спросил он, и его маленькие глаза внимательно смотрели на нее.

— Командировка у меня на месяц, — еле выговорила она. — Наверное, мало?

— Понятно, немного, но все зависит, милая, от вашего усердия.

— Насчет этого не беспокойтесь, — вырвалось у Лели. — Ночей спать не буду...

— Спать, милая, нужно. Не менее восьми часов, — прежним серьезным голосом сказал профессор. — Ну что ж, достаньте карандаш, тетрадку, и начнем...

Два часа профессор рассказывал об агароидах, и Леля боялась пропустить хоть слово. Потом профессор дал ей список книг, велел внимательно проштудировать их, сделать нужные выписки.

— А что будет неясно, — пожалуйста, приходите. Всегда к вашим услугам!

Куда там — спать восемь часов! Она, кажется, и не спала вовсе. Все дни проводила в лаборатории и в читальном зале, потом сидела над книгами до глубокой ночи в общежитии, как губка впитывая в себя новую для нее науку. Когда приходила к профессору на консультацию, прятала от него красные, опухшие от бессонницы глаза.

И так весь месяц...

Перед тем как возвратиться в Большую Лагуну, Леля набрала кучу книг, в том числе и на японском языке.

«Пригодится, — решила она, — когда-нибудь освою».

«Дорогой Николай Васильевич, — писала Леля директору техникума. — Простите, что не выполнила своего обещания и до сих пор ничего о себе не сообщала. Теперь уж сама не знаю, к сожалению или к счастью, но мне пришлось переменить профиль работы. Ведь я попала на промысел, где добывают агаровую водоросль — анфельцию, а этой премудрости, как Вы знаете, нас в техникуме не учили. А уезжать отсюда не хотелось. По агар-агару специалистов у нас почти нет, и я решила освоить новую специальность. Теперь занимаюсь оборудованием лаборатории. Словом, устроилась неплохо. Живу на берегу океана, становлюсь морячкой и чувствую — начинаю привязываться к новому краю. Здесь у нас интересно и люди хорошие.

Правда, далеко очень. И разница во времени на целых восемь часов. У вас там ночь — у нас уже утро. Помню, как Вы, Николай Васильевич, напутствуя нас, говорили, чтобы мы везде, куда бы нас ни забросила судьба, оставались людьми! Обещаю Вам, что буду человеком! Будьте здоровы и счастливы. Ваша бывшая студентка — Ольга (Леля) Карпова».

— По-моему, все уже и рассказала, — смущенно пожимает плечами Леля. — Наверно, вам это неинтересно вовсе.

В это время, запыхавшись, вбегает в лабораторию русоволосая девушка. Она явно чем-то взволнована, хочет что-то сказать, но, встретившись взглядом со Шмаковым, останавливается.

— Что стряслось, Катя? — спрашивает Леля. — Говори, не стесняйся.

Катя с минуту мнется.

— Опять этот Ваня Коробов. Ты бы только послушала, что он говорил Людке Песковой. — И, подбежав к Леле, шепчет ей что-то на ушко.

— А где Коробов? — спрашивает Леля.

— Вон он, — разгуливает с тросточкой.

Леля распахивает окно, окликает Коробова:

— Ваня, подойди, пожалуйста.

— Могу!

— Вот что, друг милый, — говорит строгим голосом Карпова, — сейчас же пойди к Люде, извинись и пригласи в кино.

— Шутишь?

— Со мной, ты это знаешь, шутки плохи!

— Подумаешь!

— А ты думай себе, что хочешь, но сперва извинись перед Людой.

И Коробов пошел-таки в конторку, где дежурила у телефона Люда Пескова. Вечером я их встретил около клуба перед киносеансом...

Кажется, я уж засиделся тут с Лелей и Шмаковым. Чувствую, что пора уходить. Ведь Леля обещала Косте, что поговорит с ним о вчерашнем без свидетелей. Бедный парень, — достанется ему сегодня на орехи! Ничего, Костя Шмаков стерпит и это. Ему ли не знать, как не просто заслужить любовь такой «морячки», как Леля Карпова!

Прошло уже более двадцати лет, а на рифах у Камня Спасения все еще лежит остов японской шхуны. В часы отлива отчетливо виден ее правый борт с изображением чайки, парящей над волнами. Да, «Бекасу-мару» в конце концов попалась, как треска на крючок.

Всякий раз, проходя на катере мимо Камня Спасения, Олег Иванович Клячко вспоминает эту историю. Конечно, теперь она кажется простой. Но в то время, когда «Бекасу-мару» срывала нашим рыбакам путину, все было гораздо серьезнее. Не так-то легко удалось разгадать подлые приемы этой, на вид мирной, коммерческой шхуны. В самом деле, «Бекасу-мару» внешне ничем не походила на японского хищника. Ни разу не было замечено, чтобы она расставляла воровские сети в зоне запрета. Долгое время никому и в голову не приходило, что яркая голубизна шхуны и две белые чайки на ее бортах могли что-нибудь означать. Японцы любили раскрашивать свои посудины драконами, аистами, чайками...

Олег Клячко служил в те годы старшиной на пограничном сторожевике «Гордый». Однажды, наблюдая, как «Бекасу-мару» проходит вдоль линии наших неводов, он обратил внимание, что бурунный след, оставляемый голубой шхуной, слишком, пожалуй, темный, маслянистый, словно из выхлопной трубы вместо дыма лилась похожая на нефть жидкость.

Клячко, как и полагалось, доложил об этом командиру «Гордого» — Помелову, но тот только руками развел, потому что никто не мог запретить «Бекасу-мару» ходить этим курсом, где японские рыболовные участки соседствовали с нашими. А голубая шхуна, как было давно установлено, развозила по промыслам исключительно чиновников фирмы «Морской дракон», арендовавшей в наших водах около десяти участков.