Семен Бытовой - Ночью скалы светятся

— Понятно, товарищ начальник! — ответил Клячко после того, как Помелов разъяснил ему это. — Разрешите наблюдать?

— Наблюдайте, и очень внимательно! — как всегда спокойно, сказал командир, хотя тревога Клячко сразу же передалась и ему.

Прошло пять дней, и наши рыбаки стали жаловаться, что в самый разгар путины неожиданно сократился улов горбуши, на которую была вся надежда, потому что, по всем признакам, лето обещало быть не очень удачливым.

— Не иначе, как кто-то отпугнул горбушу от неводов, — не то в шутку, не то серьезно сказал бригадир невода, встретив на берегу Помелова.

От этих слов командиру «Гордого» стало не по себе. Он быстро попрощался с бригадиром, побежал на катер и, на ночь глядя, вышел по тревоге в открытое море.

Уже стало светать, когда Помелов пришел в каюту, чтобы соснуть часок. Не успел он стянуть сапоги, как с вахты его окликнул Клячко:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан!

Помелов поднялся наверх.

— Ну что у вас там?

— Смотрите, вот почему она голубая, почему чайки на ней нарисованы. — И Клячко передал старшине бинокль.

— Ничего особенного не наблюдаю, — как всегда сдержанно, сказал Помелов. — Шхуна как шхуна. Ну, чайки летят над волной. Подумаешь, — они всегда так летят.

Бывалый пограничник, избороздивший на своем сторожевике пол-океана, Помелов был нетороплив в своих решениях. Прежде чем делать выводы, он внимательно изучал повадки нарушителей.

В данном случае никаких нарушений со стороны «Бекасу-мару» не было. Она неслышно неслась по волнам, чуть склонившись на левый борт и задрав кверху острый нос. Простым глазом трудно было заметить ее среди пенистых волн. Голубой цвет сливался с цветом морского прибоя, а чайки на бортах были как живые.

— Теперь ясно вам, товарищ капитан? — упрямо и очень волнуясь, спросил Клячко.

— Ну, ясно! — ответил Помелов, не отнимая бинокля от глаз. — Хитрая маскировочка. А зачем это все?

Клячко пошел параллельным голубой шхуне курсом, держась от нее на расстоянии нескольких миль, чтобы Помелов все ясно видел. И вот что тот увидел: по мере приближения голубой шхуны к линии наших ставных неводов, след, оставляемый ею, был действительно слишком черен и маслянист, и даже тогда, когда «Бекасу-мару» уходила далеко вперед, на воде еще долго не расходились большие жирные пятна.

— Все ясно! — вырвалось у Помелова. — Льет, подлая, нефть, чтобы рыба к нашим неводам не подходила. — И с упреком скорее себе, чем Клячко, произнес: — Как же это мы раньше с вами не заметили?!

— Вот именно! — в тон ему сказал Клячко, ничуть не обижаясь на командира «Гордого» за то, что тот пропускал мимо ушей результаты его, Клячко, наблюдений.

Помелов перехватил у него колесо штурвала.

Ветер крепчал. Волны росли. Они появились там, где минуту назад курчавились белые гребешки. Катер пригибался к воде то одним, то другим бортом, и пенистые валы перехлестывали через палубу. Помелов крепко держал штурвал, лавируя между волнами. С легкостью птицы «Гордый» взлетал на высокий бушующий гребень и с такой же легкостью падал вниз, чтобы через мгновение опять подняться. Когда встречный вал ударял в рубку, катер начинал дрожать и гудеть, и казалось, вот-вот лопнет обшивка и трюм зальет водой.

Из-за высоких волн был плохо виден след чужого катера, и Помелов пошел на сближение. Его и на этот раз поразила хитрая маскировочка «Бекасу-мару». Стоило только на секунду отвлечься, отвести глаза от шхуны, как она совершенно терялась в бушующем море: среди множества чаек, летящих над пеной прибоя, очень трудно было выделить именно тех чаек, которые были нарисованы на бортах японской шхуны.

— Клячко! — окликнул старшину Помелов, хотя тот стоял рядом.

— Есть Клячко!

— Станьте к пулемету! — И добавил: — На всякий случай.

В открытом море то здесь, то там виднелись ставные неводы. Помелов в бинокль заметил, что рыбаков на них не было, и это ничуть не удивило его. Редко кто на время шторма не уходил в тихую бухту. Одновременно он заметил, что на палубе голубой шхуны появилось несколько человек из команды и один низкорослый японец в длинном плаще с капюшоном. В то время как он делал какие-то знаки руками, другие подкатили к самому борту большую железную бочку, из которой полилась черная жидкость. Прошло не более пяти минут, японцы разом ударили ногами по бочке, и она скатилась в море. Волны подхватили ее, понесли.

— Подлые проделки! — крикнул Помелов. — Льют, подлецы, нефть! Чтобы рыба не шла!

«Бекасу-мару», сделав галс, уже легла на обратный курс и понеслась с такой стремительностью, что старшина на минуту потерял ее из виду.

И тут командиру «Гордого» нужно было принять быстрое, но в то же время весьма осторожное решение. Повода для того, чтобы задержать шхуну или, в случае ее отказа остановиться, открыть огонь из пулемета, не было. Линия границы не нарушена. Однако установлен факт грубого нарушения морских правил и злоумышленное нанесение ущерба нашему рыбному хозяйству.

Нужно все-таки проучить наглецов!

— Передайте ей...

Клячко схватил флажки.

— ... передайте ей, — повторил Помелов: — «Приказываю остановиться для переговоров или буду преследовать!»

Однако «Бекасу-мару» трусливо убегала. «Гордый» догонял ее.

Когда японцам стало ясно, что уйти от преследования им не удастся, что объясниться с русскими непременно придется, они неожиданно на «самом полном» круто повернули к Камню Спасения, рассчитывая прошмыгнуть узким проливчиком и скрыться из виду.

Но в это время на мостике раздался тревожный крик Олега Клячко:

— Товарищ капитан, они не знают, что там рифы!

— Просигнальте!

Олег стал сигналить, энергично взмахивая флажками. Японцы, решив, видимо, что сигналы ложные, продолжали удирать на самом полном.

И Помелов, и Клячко, и моторист Савушкин, высунувший голову из кубрика, чтобы глотнуть свежего воздуха, видели, как две большие белые чайки как-то неестественно взлетели в воздух и тут же шлепнулись в кипящие гребни среди целого скопища рифов, которые, точно надолбы, угрожающе торчали из воды.

Это был конец «Бекасу-мару»...

После войны с Японией Арсений Петрович Помелов демобилизовался и решил остаться на рыбных промыслах. Когда его назначили бригадиром невода, он выписал к себе Клячко. Олег Иванович уже выправил документы, чтобы ехать на материк, на Азов, где у него были жена и сынишка, но во Владивостоке его застало письмо бывшего командира «Гордого». Оно и решило дальнейшую судьбу старшины. Недолго думая, он первым же пароходом отправился на Сахалин к Помелову.