Олег Стрижак - Долгая навигация

С чемоданчиками, в щегольских бескозырках, уходили на берег ребята — отслужив, отмотав свои тысячи вахт, разноцветных, качающих миль. Домой! Крейсера прощались с матросами. Гудели надежно басы, грустили и пели валторны, в нестойком апрельском воздухе дрожали высокие всплески корнетов, по холодной еще воде долетали вспышки литавр. «Славянка» гремела теперь по нескольку раз на день, а под вечер, в душно-ласковых сумерках, над зеленью темных бульваров и притихшей водой поднимались томящие звуки пластинок: на Минной начинались танцы. Неизвестно чего хотелось: любви? домой?.. К дому тянуло сильно; через ночь Вальке снился высокий, пронзительный северный город над замерзшей ночной рекой; каждый вечер туда, на север, дрожа и сверкая стеклом, уходили над берегом Северной бухты экспрессы. Хотелось домой, — но хотелось прийти победителем, в заработанный правдой и лихостью отпуск, в уверенном блеске лент и значков, и чтоб непременно — в свеченье лазури — «За дальний поход».

Такая у них была гордость.

…Первым забрали Олега Рожкова. Меж флажками на подоконнике оставалась еще добрая пядь.

Обезумевший от радости, уже выдернув голландку из штанов, он прощался, и увязывал мешок, и объяснял, что эсминец уходит в океан, а экзамены — черт с ними, в океане сдаст. Капитан-лейтенант с эсминца насажал таких — из разных рот — полный грузовик и увез. Олежка стоял в кузове и махал, счастливый, бескозыркой.

Утром эсминца в бухте не было.

Он был на подходе к Босфору.

Переглянулись — у старой ограды, взгрустнули.

Но Андрей устало отер рукавом несуществующий пот со лба и вздохнул облегченно:

— Фу. Одного пристроил.

«Другого, несмышленыша, пристроил», — с удовлетворением сказал он, когда Алика Дугинова оставили в отряде старшиной радиотехнического кабинета. Алик больше всего любил читать книги с формулами и паять головокружительные схемы. Собственно корабли интересовали его мало.

— Теперь — тебя. — Андрей, с облупившимся уже на солнце розовым носом, смотрел снизу вверх на Вальку.

Вальку прочили в командиры смены. Уже давно, отлучаясь по делам, Гвоздь на целые дни оставлял его за себя — и получалось неплохо. Ему предложили остаться в отряде на строевой должности. Впервые за время службы с ним говорили, серьезно и убеждающе, два капитана второго ранга, но остаться на два с лишним года в этом каменном городе для Вальки было равносильно казни. И его отпустили с миром.

— …Куда бы тебя, дурака, пристроить?

Андрюшку «пристроили» раньше. Команда на Север уходила к воротам длинной колонной. Как самый мелкий, Андрей шел последним, оглядывался из-под тяжелого мешка, скалил зубы, подпрыгивал и выделывал ногами подобие мазурки, за что немедленно получил втык от старшины-североморца. И никто не знал, что старшина Дугинов устроит в отряде небывалый учебный кабинет, а баламут и мелкий разгильдяй Андрей приказом командующего флотом будет объявлен лучшим акустиком Краснознаменного Северного.

Надрывные плачи «Славянки» означали разлуку.

Сдали экзамены и теперь ходили на занятия просто так. В побелевших от стирки, потершихся робах, слушали лениво давно известные номера фонотеки — шумы винтов субмарин и авианосцев. Старшины перестали их гонять, размягченно оправдываясь собственной добротой: «Вот в наше время были старшины!.. А еще раньше…» — и выяснялось, что некогда, в былинные времена Учебного, служил в девятой роте старшина по имени Валя Коробко… и начиналась легенда.

Разводы с музыкой, прощальной.

В глазах и скулах появилась тяжесть, в улыбках — легкая презрительность. Втайне каждый желал дождаться нового призыва, глянуть с занятых высот на эту бестолочь — без ленточек.

Ходили по жаркому камню вразвалочку, шикарно спихнув бескозырки с потускневшей позолотой лент на переносицу, — и все им было трын-трава.

Их ждали корабли.

— Новиков! Ты Новиков?

Валька поднял голову. Четвертые сутки, с рассвета до ночи, он чистил картошку на камбузе экипажа. Экипаж представлял собой два десятка разбросанных в сосновом лесу казарм. Поезда с призывниками, всевозможные команды прибывали, отбывали, и всех надо было кормить. Сводные роты вставали из-за столов, на их место немедля садились другие. Коки в три смены ворочали ложкой в котлах. Вальку отрядили сюда сразу по приезде: пока суд да дело, картошку почистишь.

— Молодого не могли найти? — с презрением сказал Валька.

— Тю! — с восторгом уставился на него мичман. — Вот тебя и нашли. Робу в штаны заправь. Тут пока не корабль.

Трое суток к Валькиным ногам ссыпали ящики картошки. Напарники его менялись, исчезали, а он механически двигал и двигал ножом, затаптывая в шелуху окурки. Блестел кафель. Вычищенный продукт вычерпывали из ванны ведром и уносили в котел. Затем его мигом съедали. За окнами камбуза дрожали от зноя тугие мачтовые сосны. Конечно, думалось, пока он здесь сидит, все лучшие места гидроакустиков займут. С тупой обидой швырял голую картофелину в ванну, нагибался за следующей. «Не уехал? — заботливо спрашивал поздно вечером мичман. — Ну, ничего. Приходи завтра утречком, часиков в пять. Покормим». Кормили, правда, знатно. Дорвавшись до противня после тощего учебного пайка, Валька блестел от жира. «А теперь — картошечку почистить». На просторных полянах старшины, надрывая голоса, строили, перестраивали толпу из эшелонов. Остриженные и лохматые, с блестящими сумками и деревянными чемоданами шли ребятки — три дня как из дому. Валька вздыхал, вываливал из ведра скользкие картофельные очистки и шел обратно на камбуз.

— …Ты Новиков? Что ж ты сидишь! Бегом: морду вымой, форму «три» — и до штабу. С корабля за тобой приехали.

К казарме под соснами бежал Валька так, словно опоздай он на минуту — и век ему скрести картошку. Кулаком утрамбовал мешок, пристегнул скатку. Готов! Возле штаба сидели на мешках пятеро матросов, все незнакомые. Востроносый мичман спросил:

— Новиков? — и стал упрятывать в облезлый портфель тоненькие личные дела.

— А куда? — спрашивал запыхавшийся Валька. — На какой корабль?

— На крейсер, — уверенно сказал мичман. — А може — на буксир. Флот всюду флот. В колонну по два становись.

— Пешком пойдем?

— Пешком, — согласился мичман.

— Сколь идти?

— Та немного. Кило́метров двадцать. Шагом марш!

С облегчением оставили за спиной крик старшин на полянах, зеленые ворота с красными звездами. Шли лесом, в дурмане сосновой смолы. Говорили, знакомясь, потом замолчали. Солнце, паля, висело над головами. Мешки прикипали к спинам, пот противно стекал под новенькими жесткими форменками. Белая пыль наворачивалась на тяжелое сукно флотских брюк.