Олег Стрижак - Долгая навигация

— Хорошо… — блаженно щурясь, отозвался Иван. Внезапно, увидев Вальку, озаботился и хмуро осмотрел, как пришиты погоны и боевой номер. — Ничего. Плоховато, конечно, в общем. Но ничего.

— Иван, — крикнули с ростр, — почему не на танцах?

— Денег нет, — беспечно сказал Иван и вдруг рассердился и закричал: — Это ж — бабы! Ты ее в буфет сведи, того-сего… тьфу! — Неожиданно снова просиял, поглядел ласково наверх, ткнул, довольный, Вальку локтем: — Рубль.

Валя посмотрел на мачты и никакого рубля не увидел.

— Рубль! — рассердился Иван. — Вон!

— Вымпел, — сказал стоявший рядом Шурка. — Поднимается в знак вступления корабля в кампанию, и всем идет к жалованью надбавка. Некоторые малограмотные трюмные полагают это достаточным и необходимым, чтобы именовать вымпел «рублем».

Валя подумал, что Иван закипятится, но Иван опять счастливо засмеялся. Смеялся он недолго, неуловимая перемена мыслей сделала его сердитым и взволнованным: «Кино!» — и он устремился по шкафуту, суетясь ногами в спадавших тапочках. Дежурный сыграл на звонках сигнал и сказал в динамиках, что через две минуты в торпедной мастерской начнется демонстрация художественного фильма.

В мастерской, забитой народом, висел экран, у дверей возился с кинопроектором Дима. В центре, в кресле, сидел красивый и полный капитан третьего ранга, которому представлялся днем Валька, — командир корабля; рядом с ним в креслах, на стульях — офицеры и мичмана; матросы лежали и висели в оставшемся тесном пространстве.

— Акустик! — закричал над головой Иван. — Акустик! Молодой! Иди сюда! Во место! Рублевое.

Вальку подхватили и запихнули наверх к Ивану, на разостланную теплую шинель. «Для Крохи держал, — объяснил Иван, — а он, глупый, — на танцы. Хотя — последний вечер…» — «Товарищ командир, добро начинать?» — крикнул Дима. Командир кивнул, и свет погас. Детектив был французский и цветной. Суть интриги как-то быстро увернулась от Валькиного понимания, и последним, что он видел, был роскошный, бежевого лака «мерседес». — «Ну, ты спать! — изумлялся и трепал его Иван. — Матрос!» Ни людей, ни кресел, ни экрана не было уже в маленькой мастерской с рельсовыми дорожками на палубе. Не в силах всплыть на поверхность тягучего, теплого сна, Валька пил в кубрике чай, невнимательно заедая сыром, делал приборку и стоял в строю на поверке. Поверка проходила на юте, в полусне легких сумерек, по фамилиям никого не выкликали, а просто спросили: «Нетчиков нет?» — и старшины ответили: «Нет». Свою койку Валя нашел просто: на зелени изогнутой трубы был написан черным лаком его номер. Самая уютная из подвесных коек в мире.

— …По всей вероятности — старпом вернулся. Пока время есть — займемся делом. Прошу: кресло вахтенного гидроакустика.

И Валька уселся в желанное кресло.

Через час, казалось, он понял про боевой пост все.

— Прекрасно, — сказал Шура. — Завтра начнешь учить устройство боевого поста. Что? Ах, да: волшебная приблизительность учебного отряда. Прошу слушать внимательно. В Севастополе ты малость раскис от лености и ничегонеделания. Не надо слов. Девятую роту я знаю и до гробового входа не забуду прочувствованных слов Семы Безрука, — когда мы с Лешей Довганем и Саней Волковым утопили на шлюпочном пирсе новую швабру.

Замигала алая лампа: точка, тире, точка, тире…

— Аврал. Звонков в посту нет. Чтоб не мешали…

Динамик боевой трансляции очень тихо сообщил: «Баковым — на бак, ютовым — на ют».

— Это нам. Живо!

Из тесного и удобного, как перчатка, поста вылезать не хотелось. На полубаке дунуло предрассветной сыростью. «Жилет!» — и Валька поймал оранжевый резиновый жилет, где на груди все тем же черным лаком был выписан его боевой номер; кругом шла зыбкая в синеве ночи работа, осторожно звякала сталь; низкорослый, страшный угрюмостью и колючим взглядом мичман ткнул пальцем под крыло мостика: «Там стоять. И не ме-шать!..»

— По местам стоять, с якоря и швартовов сниматься!

— Куда идем? — спросил кто-то.

— В Базу.

«Здорово, братишка! Молодец, что вырвался в моря! А меня можешь поздравить, новости хреновые. С борта откомандировали, сидим теперь в лесу, точнее, под лесом. В увольнение ходим ягоды собирать. Ягоды здесь пропасть. Работы тоже навалом, вахта круглосуточная. Неплохо смотрится: бегаем по тайге в робах и бесках. Привет тете, т. е. тв. маме. Слушай, у меня к тебе громадная просьба, купи и вышли мне альбом для фотографий…»

«Рад за тебя, что попал на корабль, но настроение твое мне не нравится. Держать носом на волну, старина, нужно уметь в любую погоду. То, что велели знать корабль «до форсунки», очень даже неплохо, все крепко пригодится, когда сам будешь водить суда в море. И потом, мне кажется, ты маленько забываешь улыбаться. Будь здоров! О себе писать нечего, пятнадцатого ухожу в рейс…»

«…Ты упрекаешь меня в сентиментальности, — конечно, в более мягких словах. Мне и смешно и грустно над твоим письмом. Не волноваться за тебя я не могу, я все-таки мама. Возможно, я несколько старомодна… Пересылаю тебе два письма: от Виктора, из похода, и, очевидно, от девушки…»

«…Театр здесь на гастролях, город славный, странный, с добрыми крохотными улочками, множеством церковок. Никак не могу привыкнуть к этой труппе (да и не знаю, удастся ли), и мне неспокойно. Я так отчаянно тоскую, что даже местный пес относится к этому сочувственно. Как всегда, не хватает сумасшедших, удивительных Ваших писем. Господи, Валька… где же затерялся твой корабль, Валька?..»

«…Пишу наспех, танкер уходит. Высчитал, что ты уже не в Учебном отряде — а где? Скучаю по тебе, и по нашим, не всегда держусь молодцом, но стараюсь. Мы в Северном море, штормит, 5—6 баллов, и нас здорово качает. Болтаться здесь еще месяц. Видали их ударную группу, у них учения, флагман их наш старый знакомый. Поднялись до 70° с. ш. Океан не море, в Атлантике 7 баллов семечки, только верхнюю палубу слегка заливало. Нынче вернулись в квадрат, заправились (танкер ждал нас), сделали большую приборку и посмотрели «Дайте жалобную книгу». Служить еще 343 дня…»

В Базе звенели горны.

Ни города, ни гаваней Валька не увидел. Прошли лабиринтом каменных дамб и ошвартовались у деревянного причала в небольшом ковше. По носу лежал песчаный берег, трава, черный кирпич цехов.

За кормой, за полоской суши и камня виднелись изогнутые корпуса, стремительные надстройки крейсеров и эсминцев — жестокая, рассчитанная красота.

В ковше было тихо.

«Полста третий», прикрученный стальными швартовами к причалу, посапывал на изредка добегавшей сюда мелкой волне. На юте курили и смеялись.

Валька чистил картошку.

Поверх тельника на нем была распахнутая белая куртка, очистки сыпались на выстланную кафелем палубу тесного и холодного камбуза.