Олег Стрижак - Долгая навигация

— Как же его, товарищ мичман… — не выдержал Валька.

От язвительности голос боцмана поднялся до скрипа:

— У баталеров пер-чат-ки резиновые есть. — И бросил, уже с трапа: — Послезавтра гляну… — залез напоследок рукой под трап, вытащил черный клок и швырнул его с омерзением Вальке под ноги: — Грязь!!

— …Ничего, — озабоченно сказал появившийся Коля. — Хуже бывает. Это Свиридов перед ДМБ запустил.

Душ, гальюн и коридор Валька драил весь обеденный перерыв, когда все два часа спали, и после ужина, и после вечернего чая, и, спросясь у дежурного, после отбоя, и утром, и в следующий обеденный перерыв.

…Перчаточки! будут вам перчаточки, резиновые, в учебном отряде грязь развозить, разжирел! из кресла выбрасывает!.. в слепую и яростную злость вплеталась черт знает когда услышанная, дурная, ресторанная песенка: «…Драит палубу и свято верит, что где-то ждут его пятьсот америк, ну не пятьсот, так пять — по крайней ме-ре! и все на свете ост-ро-ва!..» — будут вам острова! Единственное, чего он слегка опасался, — что над такой рьяностью могут посмеяться, но никто не обращал на него внимания. Работает матрос. Только Коля принес ему кислоты, Блондин — зеленой полировочной пасты, Шурка — жесткого шинельного сукна, а усатый «боцманенок» Леха — мыла и новейшую злую щетку. Иван пришел с масленкой и объяснил, что хорошо промытый линолеум надо периодически растирать маслом, тогда он помягшеет и заблестит. Через сутки коридор сиял, унитаз лоснился, на шпигаты и кафель больно было смотреть. Только с рыбинами, промокшими насквозь, дери ты их ножом, стругай рубанком, — ничего не выходило: грязь и грязь. Хоть новые делай!

— Ну и сделай, — сказал равнодушно Шурка. — Делов.

Старпом дал «добро», и Валька пошел по заводу. Гопников таких в синих робах здесь было полно. В столярном цехе Валька потолковал с мужиками и отфуговал в нужный размер брусочки нежной, пахучей сосны. Снял фаски, прошелся шкуркой и догадался — чтоб не разводить ржавчину — посадить все на латунные шурупы. Утром боцман глянул мельком и отвернулся.

— Как, товарищ мичман? — спросил, посмеиваясь, Шура.

— Можно, — недовольно буркнул боцман. — Будет матрос.

…И все теперь Вальке было — фью!

По его просьбе вахта будила его в пять, и час до подъема он учил станцию. Бежал со всеми по холодку на зарядку, делал приборку. На проворачивании гонял станцию на всех режимах, лазал в неостывших еще блоках, прослеживая и догадываясь, как в сплетениях олова, меди и стали меняется и прыгает импульс. В обед и после ужина учил устройство корабля. Час перед вечерним чаем уродовался на перекладине и с гирей, стирал. После поверки, повыв — чтоб не тянуло сразу в сон — под ледяным душем, прыгал в койку и час до отбоя читал.

Остальное время съедала работа.

Трудно представить, сидя на берегу, сколько ухода и заботы требует эта железная, теплая, напичканная механизмами коробка, — и требует с годами все больше. А лет «полста третьему» было немало. Изучение корабля начиналось с дат его спуска на воду, первого подъема флага, с имен командиров, с его жизненного пути — морей и заливов, заданий, спасенных судов. Нынешний командир корабля был по счету седьмым; Шурка — девятым командиром боевого поста. На обороте крышки усилителя черным лаком были выписаны фамилии всех предыдущих старшин и матросов-гидроакустиков. Двух из них Валька нашел в огромной, пудовой корабельной книге почета. Старшины давних лет смотрели сумрачно и строго — как легендарный Валя Коробко. Каждый год приказом командира сюда заносили одного-двух моряков. Семь лет назад в книге появился, еще моложавый, боцман — мичман Леонид Юрьевич Раевский. Самой новой была фотография командира отделения трюмных старшины первой статьи Ивана Доронина. Корабль уйдет в огонь переплавки — книга ляжет на вечное храпение в архив. Крышку усилителя, сказал Шура, возьмет на память последний акустик. Такие, неофициальные списки имелись на всех боевых постах.

Молодые уже сбились в кучку и бегали вместе, гогоча. В кубрике их было четверо: Валька, Сеня, Доктор и сигнальщик Мишка Синьков, самый маленький и смешливый на корабле.

Пятым в кубрик свалился Захар.

На баках обедали, когда в кубрик шлепнулась бескозырка. За ней по ступенькам трапа скатился туго набитый мешок с привязанными рабочими ботинками, и следом, запутавшись в трапе, на палубу бухнулся маленький и большеголовый, серьезный матрос. «Ну, трюкач, — восхитился, с поднятой ложкой, Шура. — Не иначе — ко мне». Мало смущенный, матрос поднялся, почистил бескозырку о колено, напялил на голову и торжественно доложил: «Товарищ старшина первой статьи! Специалист гидроакустик матрос Харсеев!..» За койками послышался стон: Блондин давился гороховым супом.

Захар окончил другой отряд, был он малым понятливым и шустрым: уже вечером Шура застал своих любимцев за включенной без разрешения станцией. Посмотрел холодными, пустыми глазами — и ничего не сказал. А на поверке, от имени командира, объявил каждому пять нарядов — за нарушение инструкции. «Встать в строй!» Отрабатывали в машине — вычерпывая студеную, с соляром и маслом воду, надраивая стальными щетками гремящие ребристые паелы. «Вот, — ворчал Валька, — а ты: больше двух не дадут…» Пять дней подряд, по четыре раза на день заставлял их Шура вслух излагать многочисленные инструкции, с абзацами и запятыми: «Знаки препинания суть вещественное оформление логики». Точки с запятыми, как ни странно, помогали заучивать текст. «Вахтенный у трапа, — машинально бубнил Валька, — обязан, двоеточие…»

Сеня первый сказал, что через два года они будут главными на корабле. А покуда их гоняли, по выражению Сени, «как драных котов». Замечаний дважды не повторяли. На палубе без берета. Брошенная роба. Неприбранный рундук. Невымытые руки за столом… Пуще других не везло Сене с Синьковым. И после поверки, в разодранных, на голое тело, комбинезонах, они задушевно, обнявшись (длинный и маленький), орали, идя по коридору: «…И — в трюма отправился парень молодой!»

Веселых на «полста третьем» любили.

Обособленности боевых частей здесь не знали: Валька с Захаром помогали перебирать дизель, разбирали и смазывали торпедные тележки, и копались с электриками в щитах, и скребли стеклышками тонкие дубовые рыбины с верхнего мостика… Догадывались: им хотели показать все. Постигали постепенно смысл общих работ: последняя подготовка к морю.

«…Корабль завтра красим», — сообщил, довольный, Дима, и Валька испугался. Раз в жизни он красил кухню и убил на это два дня. Сколько же красить корабль? Месяц? «Те, — удивился Дима, — делов! К вечеру выкрасим». Валька с Захаром осторожно не поверили. Но у люка в баталерку с громкими воплями разбирали старую робу — надвигался неясный праздник…