Альберт Усольцев - Светлые поляны

Нужно суметь попасть в него шаровкой, да так, чтобы он со звоном унесся в голубую высь, а шаровочка улетела недалеко — бежать ведь за ней потом придется. Тут не перехитри хитрого. Упадет шаровка ближе контрольной черты, она забрасывается «маткой» настолько, насколько силы хватит в руке. Сиди сейчас на своей яре, как наседка. Ярами называются лунки, которые и норовит заткнуть «матка» «противника», чтобы отправить тебя со всей командой в поле водить. Яры выдолблены в мерзлой земле — у «матки» больше всех: на то она и «матка». После того как побывал в поле, в яру нужно ступить ногой, дотронуться рукой или дотянуться шаровкой. Иначе яра «не заступлена» и «матка» имеет полное право положить в нее шарик, «заткнуть» — по-здешнему.

Шарик «матка» подает с «обманкой». Тут смотри в оба, не то ударишь своей шаровкой по ледышке, мерзлой картофелине, старому каблуку, пустому спичечному коробку, а то и просто купит тебя «матка» за пшик на постном масле.

Когда все промазали и шаровки в поле, галяет «матка». Бросаются с гиканьем за шаровками. А полевики тоже не промах парни — стараются поймать шарик в воздухе. Поймали — нечего бежать, пора меняться местами. Подобрали на земле — из рук в руки, скорее к ярам, своей «матке».

«Матка» имеет право и попривередничать, не бить с первой подачи: то высоко, то низко, то «обманка». Силен на обманки Кито. Вот и сейчас все содержимое своих бездонных карманов израсходовал, а Витька не клюнул. Разбежится, сделает замах, а бить не бьет.

— На-ак, че, Витек, хватит выкомуриваться-то, давай думай проворней, — сказал Кито, подбрасывая очередной пшик.

Размахнулся Витька, но снова ударять не стал.

— Третий замах хуже дерьма, — давит на Витьку Кито. А сам, хитрован, шарик держит ловко, одним большим пальцем, подбрасывая вверх ледяной кругляш. Пальцы у него длинные, ловкие, как у фокусника. И походка такая, словно позвоночник резиновый. То знаком вопроса выгнется, то буквой «г», то вдруг стойку на руках сделает и шарик подбросит ногами. А по-настоящему не подает: то крутит-вертит, то отбросит в сторону. Попробуй хорошо подай.

Всех остудил Кито — играли-то, несмотря на резкий ветерок, в одних рубахах.

На шарик выходило все мужское население Черемховки, за исключением тех, кто еще качался в зыбках, конечно.

Выбирал минуту для игры и сам председатель Макар Блин.

Ударял он хорошо, а вот за шаровкой в поле спешил медленно — протез то и дело вяз в мягкой земле, а потому казалось, что Макар Блин не бежит, а прыгает, как кенгуру. Впрочем, он приходил не последним и поблажки себе не просил. Напротив, когда Кито сделал вид, что не заметил «незаступленной» яры, сделал ему внушение: «У яры я тебе не председатель, а рядовой игрок!»

Уморил всех сегодня обманками Кито.

Отец его, Иван Мазеин, даже заворчал незлобиво, этак с тайной гордостью за сына:

— Вот архаровец, ну и архаровец!

Но Кито знал, какой удар у Витькиной шаровки. Шарик с талого пятачка вылетит в снег, ищи-свищи его потом, как лиса заячью нору.

— На обманке не ловлю, подаю как королю! — приговаривает Кито, а сам опять свою руку так вывертывает, что шарик взлетает вверх каким-то зигзагом.

— Кошено — брито, ворочено — гнито, — отвечает ему Витька и опять не ударяет.

Иван Мазеин рассердился.

— Кончай ночевать, Вовка, — сказал он сыну. — Поподавывай бабам-то…

«Поподавывай бабам-то» означало «подавай нормально, без фокусов», потому как женщинам «матка» шарик подбрасывал ровно и без обманки.

Но Кито, зная удар Витьки, продолжает свои заговоры:

— У воды, да не напиться, под гармонь, да не запеть…

Иван Мазеин только сплюнул, сел на землю и начал перематывать намокшие портянки.

И как раз в это время сухой треск разорвал воздух. Шарик зазвенел и со свистом унесся в голубое небо. Кито даже присвистнул ему вслед — досадно, столько хитрил, и все зря. А Иван Мазеин радостно улыбнулся:

— До морковкиного заговенья не найдут.

Натянул сапоги и неспешно потрусил в поле за своей шаровкой.

Оступился в яму с талой водой. Выбрался из нее обалдевший от ледяного купания, понесся в противоположную от яры сторону. Потом все-таки сообразил и повернул. Дважды пришлось отгаливать Витьке шарик, чтобы выручить незадачливого большака. И в третий раз шарик шел легкий, с отскоком. Такой летит дальше дальнего. И за этим шариком заставил бы Витька покопаться водящихся в снегу, не спроси за его спиной голос:

— Кто тут будет Виктор Черемуха?

— Я Виктор Черемуха, — сказал Витька и повернулся.

Перед ним стоял человек в офицерской шинели. Правда, погоны и петлицы были спороты, но Витька сразу определил — офицерская. Хромовые, с тугой гармошкой сапоги тоже говорили — офицер. А выцветшая, полинявшая фуражка с позеленевшей, давно не чищенной кокардой и вовсе убедила — бывший офицер. Стоял он как-то неловко, опираясь на толстую самодельную трость. Высокий рост как будто мешал ему. Казалось, что длинное сухое тело вот-вот сложится вдвое и будет нормальным. В узких, заметанных бровями глазах тлело недоверие: а может, обманываешь, парень? Большая, выбранная не по размеру фуражка то и дело сползала на лоб, и он поднимал ее за мятый козырек, стараясь повнимательнее рассмотреть Витьку.

— Я Виктор Черемуха, — повторил Витька, одним глазом все-таки наблюдая за происходящим в поле. Шарик уже нашли, бросили, и он упруго звенел по мерзлой земле где-то рядом. Витька изготовился к отгалу, но в это время офицер сказал:

— Астахов Семен… Астахов Семен я.

Шаровка так и застыла где-то на полпути к шарику. А тот угодил прямо в цепкие руки Кито, который мгновенно и «заткнул» яру своего соперника, поднял руки, и со всех сторон Бакланского увала с радостными воплями понеслось его воинство — кончилось долгое позорное вождение.

А Витька смотрел на незнакомого человека. Наверное, вот так же мог бы появиться и его отец. И так же спросил бы за спиной: «Кто тут будет Виктор Черемуха?» И вероятно, точно так же он бы ему ответил: «Я Виктор Черемуха». И, похоже, тлела бы в его глазах недоверчивость. «А может, обманываешь, парень?» Но это был не отец. Этот человек всего лишь видел его отца, воевал с ним. Написал последнее письмо…

— Ваше письмо мы получили, — тихо проговорил Витька. — В сорок пятом…

— Понимаешь, подзатянул я с этим делом… Думал, в сорок пятом, ну, крайне, в сорок шестом, и выполню Иванков наказ, а жизнь вот по-другому распорядилась. Раны к госпиталям еще на один военный срок приписали.

Астахов нагнулся к вещевому мешку, как-то странно покачнулся, Витьке показалось — вот именно сейчас тело его сложится вдвое и будет устойчивей. Гость развязывал мешок долго — костлявые длинные пальцы не слушались, дрожали. Наконец справившись с узлом, он достал текстолитовую коробку из-под автомобильного трамблера — прибора системы зажигания. Протянул Витьке, чуть слышно проговорив:

Читать дальше