Георгий Политыко - Товарищи офицеры

…Замешательство среди начальства после вручения призов, удрученный вид собственных солдат, уступивших первенство, — все представилось Климову по-новому. Он и хотел этого сейчас: чтобы будничные события службы затмили все остальное. И когда шел напрямик через лес к недостроенной дачке Лобастова, думал почти спокойно: праздник закончился.

В ту ночь Климов пришел к Лобастову, чтобы увидеть раскаяние Сашки. Нет, не услышать, а именно увидеть. Хоть малый огонек, хоть малую светлую трещинку… Еще по дороге, шагая в темноте сквозь сосны и кустарник, он напрягал глаза. Как хотелось поверить в заблуждение Сашки! Увидеть Сашку — великана, простого и грубого, но такого, каким видел его когда-то в начале зимы.

Где-то на разных полюсах жизни существует святая, грубая и честная простота и циническая пошлая легкость. В человеке не всегда легко отличить грубую простоту от грубой подделки…

…Все было так, как ожидал Климов. Сашка был один, совсем один, наедине с отяжеленной совестью. Бросил исподлобья взгляд на гостя:

— Навестил?.. Прошу, — и подвинул к столу единственную табуретку. Сам сидел на койке.

Дальше все получилось по-другому. Зрение не пришлось напрягать. Сашка был пьян…

…В открытое окно чернела густая и душная июльская ночь. Соседей не было. Дачу не успели заселить. Хриплый, хмельной голос Лобастова звучал гулко в пустой комнате… Звякнула бутылка — Сашка достал из-под кровати недопитую поллитровку. Распахнул китель, обнажив мокрую от пота красноватую, одного цвета с лицом и шеей грудь:

— Ты думаешь, почему я пью?..

Климову выпала унизительная и унижающая роль утеплителя. Вместо большого разговора начистоту — смотреть, как захмелевает Лобастов. Тот самый Лобастов, который еще недавно казался богатырем. Тот самый, что исполнял службу с небрежностью знатока — даже и в последнее время, когда его сделали показным командиром показного взвода…

Ему походя удавалась служба. Силушки оставалось — некуда девать!

— …Потому что… Железин говорит: «Что-то, товарищ Лобастов, я ни разу не видел вас с книжкой в руках»… Ну, и насчет людей. С ними, мол, матом нельзя… И так далее…

Климов попробовал отодвинуть от Сашки стакан:

— А ты не пей. Хватит, Сашка… Пусть это послужит толчком на всю жизнь, — Климов сам не ожидал, что произнесет такую фразу. Багровое лицо Лобастова перекосилось в усмешке — ему подавай другие речи. И Климов «подал»: — Удивляюсь, Саша, только одному: как такому красномордому, вроде тебя, Бархатов доверил козырный взвод?.. Бархатов и ты. Что у вас общего?..

Он раскаялся, что вспомнил Бархатова. Сашка разразился потоком брани, а когда затих и стал говорить спокойнее, заставил Климова побледнеть.

— Бархатов наш определенный остолоп… Этот, чернявый в сером, видел его?.. Я дежурил на контрольно-пропускном, пропуск ему выписывал… Назвался двоюродным братом. Художник. В гости к зятю, то есть к Бархатову приехал… Какой к черту брат! По морде видно — хахаль…

Климов потянулся к портсигару, лежавшему на столе, и с трудом извлек оттуда папиросу.

— …Так вот… Художником назвался. Говорит, приехал за «северными красками»… Какие, к черту, северные! Жарища!..

Климов жадно затянулся табачным дымом. Красное, хмельное лицо Лобастова на минуту подобрело:

— Ты что? Ах, да! Самодеятельность, с его бабенкой!.. — Лобастов остановился и пристальным, печально-трезвеющими глазами вгляделся в лицо Климова: — Что, голубчик, влип?..

Климов ничего не смог ответить. Ему было смешно и горько: пьяный Лобастов отгадывал его душу. Лобастов и трезвый никогда этим не занимался…

— Влип?.. Когда же ты успел?.. Тут многие влипали… Дамочка с умом!.. А Бархатова как она опутала? Он тогда прямо из-за границы… Тысяч сто на книжке — некурящий майор!.. Жалко тебя, закон!..

Климов молчал. Медленно приходил он в себя, собирался с мыслями. Искал — что ответить Сашке? Ударить? Обругать? Уйти?.. Но Сашка распинался искренно, без издевки, все больше трезвея — и все для Климова…

На другой день прочитали приказ по дивизии о предании старшего лейтенанта Лобастова суду офицерской чести. Его обвинили не только в обмане, но и в грубом обращении с людьми. Комиссия политотдела, работавшая в батальоне, занялась после праздника показным взводом.

«Нам думается, — говорили майору Бархатову в политотделе, — что вы не случайно доверили Лобастову этот свой взвод…» Майор молча пожимал плечами. Пусть думают, что хотят. Только нужно смотреть и с другой стороны…

Дела в батальоне шли хорошо. Ермаков тянул на «отлично» целую роту. Воркун промахнулся с Лобастовым, зато в остальных взводах взял свое. И что такое Лобастов? Если на то пошло, если судить начистоту, разве не идея майора Бархатова — создать в батальоне показательный взвод — разве не эта идея разожгла в ротах боевой дух соревнования?

Бархатов не казался скалой. Если верить многим романам, прочитанным с детства, Бархатова смог бы сокрушить любой честный человек, вступивший с ним в единоборство. В конце концов Бархатова смогло бы устранить догадливое начальство. В крайнем случае, Бархатов смог бы «осознать» и «перековаться»… С живым Бархатовым ничего этого не происходило. Он не казался скалой, но и не выглядел гнилым деревцем; он не лез в герои, но газеты — читал. После скандала с показным взводом Бархатову объявили выговор, но зато обнаружилось, что боевая готовность остальных подразделений батальона — на должной высоте…

Мелкие грешки, в которых майора могли бы еще упрекнуть, он умело устранял на глазах комиссии.

— Как обстоит дело с подготовкой механиков? — спрашивали его.

— Учебный взвод лейтенанта Климова пополнен за счет лучших солдат, — докладывал майор. И не забывал при этом похвально отозваться о Климове и заверить кого надо, что новички успеют до учений освоить сложную аппаратуру.

Майору словно прибавили энергии. Ведь это прекрасно — впервые по-настоящему осознать, что дела идут хорошо — даже и такие дела, в которые ты мало вмешивался…

Во всей этой истории с «Циклопами», с комиссией и показным взводом, во всей этой истории еще предстоял последний акт — батальонное партийное собрание. К докладу готовился Железин. И это успокаивало комбата, знавшего миролюбие своего зама…

Над лагерем густела жара. К обеду возвращавшиеся с занятий взводы разом опустошали ротные бачки с водой. Лагерный водопровод отказал из-за перегрузки.

— Дежурный! Воды! — раздавался крик возле опустошенных бачков. Дневальные с бачками и ведрами топали на родник, к озеру…