Марк Еленин - Добрый деловой человек

— Фью! — присвистнул веснушчатый парень. — Улетел! Был и нету.

— Забрал чемодан, рюкзачок, попрощался и двинул в неизвестном направлении, — добавил другой.

— Тихо, ша! — повысил голос бригадир. — У товарища Базанова дело, по лицу видать, сурьезное, а мы галдеть сообща. Давайте порядком: ён спрашивает, мы — отвечаем. Мне, еслиф к примеру заметить, ён сказал: хочу в Ташкент съездить, замужнюю сестру повидать.

— И поблизости где-нибудь на работу там хотел устроиться — в Ангрене, Янгиере, что ли, — добавил веснушчатый.

— Надоело по пустыням и другим необжитым местам мотаться: построил город и уезжай из него другой строить — хватит, мол, навоевались, — сказал третий.

— Уехал ён, одним словом, — подытожил тощий бригадир и добавил: — Часа полтора будет, как уехал.

— А был ли кто из вас на детсаде, когда туда приехал начальник стройки?

— Я и был, — дернул головой бригадир. — Наши сантехники фронт работ там готовили.

— Так что скажете?

— Ронжин моя фамилия, товарищ парторг.

— Да, да! Я вспомнил… Кто ж прав, по-вашему?

— Сложное дело, если в двух словах. По правде говоря, оба правы. И всяк по-своему.

— Удивляюсь я! — не сдержавшись наконец, зло сказал Базанов. — Судьба товарища решается, а вам наплевать, что ли? Ушел, уехал! Вам ронжинская трепотня дороже? Так?! Байки его дурацкие белый свет застили и уши заложили? Бездушные вы люди — ничего не добавишь. — И он вышел.

— А ты, Травило, дипломат, оказывается, — заметил веснушчатый. И передразнил: — «Правы, оба правы». Так не бывает. Соглашатель ты, оказывается. Да и мы хороши!

— Учили яйца курицу!

— Да уж не хуже тебя бригадой командую!

— Без нас, если что надо, разберутся, — примирительно заметил третий. — Начальству видней! Оно газеты читает и радио слушает. Давай, дядя Ронжин, рассказывай дальше.

— Слушай, кто хочет, а с меня хватит! — веснушчатый выскочил из балка, хлопнув дверью.

Базанов вернулся в партком, вызвал автомашину. Была у него слабая надежда: на железнодорожной станции Дустлик он мог бы еще перехватить Лысого, если тот не рванул попутной машиной на восток, — кто его знает, что пришло в голову Лысому, которого жизнь все время почему-то заставляла быть кошкой, бродящей в одиночку.

Но нет — и в Дустлике он не нашел Василия Васильевича. Уехал Лысой со стройки, исчез из жизни Базанова… «Построил город и уезжай из него другой строить… Хватит, навоевались» — и такая человеческая боль слышалась в этих словах Лысого, что лишь об одном думал Глеб, возвращаясь в Солнечный: как бы не встретиться ему сейчас с Богиным, а уж если и встретиться, то суметь удержать себя от желания взять его за грудки и встряхнуть. И постараться ни на миг не дать себе забыть, что он не просто Базанов — человек, который за доброту и справедливость, а Базанов-парторг. Нельзя прощать Богину Лысого, надо поговорить с ним начистоту. Партийная организация стройки не позволит ему быть самодуром, который устанавливает свои законы и требует их соблюдения от других. Для партийной организации Богин не только начальник строительства, но еще и коммунист. Пусть помнит это… И все же сегодня им лучше не встречаться, лучше не встречаться…

Базанов пришел к себе в балок поздно. У Глонти, правда, еще горел свет, но меньше всего хотел Глеб сейчас беседы с Глонти или приглашения выпить чашку свежезаваренного цейлонского чая. Глеб чувствовал себя разбитым. Казалось, много часов нес он на плечах непомерную тяжесть, не было сил и рукой пошевелить. Не зажигая огня и не раздеваясь, сбросив лишь плащ и сапоги, он лег на кровать и вновь задумался над происшедшим и над тем, как ему вести себя…

Почему Богин распространяет волны страха, на чем держится властность молодого, в сущности, начальника строительства и помогает ли этот страх делу?

Богин привлекал людей своей настойчивостью и целеустремленностью, уверенностью в том, что все, что он делал, делал ради стройки, неприхотливостью, бескорыстием вроде бы привлекал… И в то же время Богин не был таким уж бескорыстным — это Глеб понимал. Он строил город и комбинат не только потому, что это нужно было стране, но и потому, что это нужно было ему. Солнечный становился стартовой площадкой в будущее. Степан Иванович уже и сейчас не скрывал этого… Да, Богин был фигурой сложной и в чем-то противоречивой, временами чуждой Базанову. Но бесспорно — нужный стройке человек, нужный стройке начальник. И потом, что может быть хуже свары между двумя руководителями?.. Тверд, даже жесток иногда? Но ведь и сам, не щадя себя, трудится, не в ведомственных кабинетах, не в министерских коридорах — на строительных площадках первой трудности… Наплевательски относится к людям, готов каждого гнуть в дугу? Да ведь во имя Дела, во имя стройки. Но, следовательно, и ради себя хоть немножко?..

Рассуждения Базанова были прерваны осторожным стуком в оконце балка́.

— Кто там? Заходите! — крикнул Глеб.

На пороге появился Яковлев, бригадир стройбригады, член парткома. Длинный хрящеватый нос его был воинственно нацелен на Базанова.

— Что же это, товарищ Базанов? — сказал он, сдерживая дыхание. — Ты, понимаешь, лежишь, а вокруг несправедливости творятся. Негоже так!

— О чем ты, Трофимыч?

— Известно вам, как начальник самоуправствует? Тут, дорогой товарищ мой, лежать никак нельзя, несмотря на ночь.

— Чего ты шумишь? — Базанов поднялся, сел, подвинул стул бригадиру. — Прилег только что.

— Слыхали, что Богин прораба Лысого изругал при народе и со стройки выгнал?

— Слыхал. Хотел вмешаться, но Лысого найти не смог.

— А я вот нашел, товарищ парторг, — Яковлев осклабился, и острый кадык его дернулся вверх-вниз, вверх-вниз.

Александр Трофимович Яковлев был на стройке фигурой примечательной и очень популярной. Его знали все и в городе, и на Бешагаче, и на станции Дустлик: приехал с первым отрядом строителей, участвовал в закладке города, в первой, трудной зимовке. Был избран в большой партком, но не возгордился, не зазнался и на повышение по работе не шел сознательно — был начисто лишен честолюбия. По-прежнему руководил строительной бригадой, по-прежнему с готовностью рассказывал смешные и поучительные истории, которые у него имелись, казалось, на все случаи жизни.

А жизнь у Александра Трофимовича была — дай бог каждому! До войны он работал шахтером, начинал навалоотбойщиком, имелась тогда такая профессия. Как говорили шутники, главное в ней было поднять побольше и откинуть подальше, умения нужно мало, сила и сноровка — основное…

Войну Яковлев встретил в погранвойсках. Там служил действительную и уже готовился в запас — время подходило. Но случилось так, что его застава была атакована гитлеровцами одной из первых на западной границе — это потом, правда, историки установили, — взвод Яковлева в ту памятную ночь был на охране государственных рубежей, а сам Александр Трофимович — в передовом наряде. Он первым увидел немцев, переправляющихся через реку, и незамедлительно открыл огонь. Вот и говорили потом, что Яковлев первым начал войну и, если б стрелял лучше, немцы, возможно, отступили и никакой войны вообще не было бы. Смеялись, конечно. Но байка эта привязалась к Яковлеву и таскалась за ним все годы, точно приклеилась…