Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

Ты спас нас обоих, могуч ты был тогда, как барс, на шатком болотистом месте отбился от трех вооруженных немцев. Ну и ярость была тогда у тебя, помню, пленный потом признался, что он был чуть ли не чемпион по боксу. Да, чего только не было на войне. За эту нашу вылазку наградили почему-то меня. Я был удивлен, хотел что-то выяснять, а ты сказал просто и понятно: «Не ради наград, ради Родины мы бьемся!» Спасибо тебе, ты настоящий друг.

Немало песен сложено о седине наших вершин, но мало о благородной седине человека. О тебе бы я сложил самую лучшую песню, но это дело поэтов. Есть Нури-Саид, талантливый поэт, отца его я хорошо знал… Мы с ним учились в Первом Дагестанском педагогическом техникуме в Буйнакске, не раз делили толокно. Эх, времена были трудные… Погиб его отец в конце войны. Лучший памятник отцу — его сын.

Мой Булат поступил работать на завод сепараторов кузнецом, в следующем году хочет учиться в кораблестроительном институте.

Да, что я хотел тебе написать, ведь у нас в гостях была твоя старшая дочь, мы так обрадовались ее появлению. Такая милая. Увидев ее, Булат растерялся, он ведь знал ее маленькой… Глядя на них, радовались и мы с Ума-Ханум. Нет-нет, дорогой Абу-Муслим, давай не будем откладывать наше желание сродниться.

Осень — время свадеб, а почему бы нам не ударить в барабаны? Ума-Ханум уже готовится к этому дню. Думаю, что и ты, и преславная твоя Настасья Лукьяновна не огорчите нас. Мы будем любить вашу Цуэри как родную.

Калыма-выкупа за невесту у меня нет, брат мой Абу-Муслим. Мы ведь с тобой люди современные. Но я приготовил тебе сюрприз, хочу подарить настоящее охотничье ружье-автомат, помнишь, ты о таком мечтал.

Давай, брат мой, ударим в барабан и спляшем с тобой лезгинку на свадьбе наших детей.

Жду ответа. Желающий тебе крепкого здоровья и удач Али-Хаджи».

Конверт, выпущенный к юбилею поэта Грузии Шота Руставели: справа рисунок художника Тоидзе к поэме «Витязь в тигровой шкуре». Могучий атлет, победивший в смертельной схватке тигра, держит его на вытянутых руках, а лев — царь зверей, поверженный, у ног витязя. Первой страницы нет: то ли похищена, то ли потеряна.

«…ты для меня все. Как молвил один мудрец: цена жизни одного человека — это вселенная, ты для меня вся вселенная со всеми ее непостижимыми тайнами. Неделя, что ты была со мной в Подмосковье, девочка ты моя шилагинская, останется лучшей мелодией в моей жизни, она породила во мне тысячи мыслей и красок, их хватило бы поэту на три жизни вперед. Всем восхищенным сердцем я завидую россиянам. Какая здесь сказочная природа, какая музыка, сколько пленительного во всей этой красе! Недаром эта земля рождала и рождает талантливых мастеров слова.

Пишу стихи, но душа моя требует других слов, ей не нравятся мои творения. Ее недовольный голос шепчет мне настойчиво: пиши так, как любишь, пиши только выстраданные тобой строки.

Стоп… звонит телефон, междугородный, запомни — в мыслях моих ты одна, девочка моя шилагинская, хочу услышать только твой голос по телефону. Поговорю с тобой, потом продолжу письмо…

Но это была не ты. Звонила мне из дома моя жена Меседу, ее голос был взволнованным. Ей что-то мешало говорить со мной как прежде, она была чем-то очень огорчена. Ты прости меня, девочка ты моя шилагинская, от тебя ничего таить не хочу, да и ты меня просила об этом. Мое отношение к семье, к детям, К жене было всегда уважительным, за это и ты любила меня. Мы вместе оберегали детей от несчастий, от огорчений, но это не могло продолжаться вечно, слишком открыто и смело шагали мы по опасной тропе любви. Шагали, зная, что за каждым поворотом нас ожидает беда, но мы не готовили себя к ней. Слишком ярко горело пламя нашей любви. Беда была рядом… потому что мы были не одни на земле, вокруг нас люди. Они не могли не заметить нашего счастья и нашего несчастья. Наверняка одни осуждали нас, другие радовались, что не перевелись на свете влюбленные, третьи, умудренные жизненным опытом, с огорчением ждали неминуемой развязки. По-разному к нам относились люди.

А говорю все это я к тому, Цуэрочка моя, что случилось то, чего я боялся. Моя жена Меседу с горьким плачем сообщила по телефону, что она получила анонимное письмо, в котором с каким-то злорадством подробно рассказывается о наших с тобой, девочка ты моя шилагинская, отношениях. Что я могу сказать моей жене, матери моих детей? Она была так подавлена, так раздражена, в голосе ее было столько отчаяния, столько желания рассеять этот туман зла. Но что я мог сказать Меседу…

— Нури, мы получили новую квартиру, — голос Меседу срывался.

— Перешли?

— Да, две светлые хорошие комнаты, кухня большая… Дети резвятся, я очень рада.

— Поздравляю.

— Ты в последнее время сильно изменился, не таким ты был раньше. Сначала я думала, что тебя мучают какие-то творческие неудачи, но оказывается, все гораздо сложнее, скажи правду… — голос ее сорвался. Я молчал, думал, как быть, что сказать, наверняка дети рядом с матерью.

— Ты почему молчишь? Кто такая студентка по имени Цуэри? — голос Меседу стал сердитым.

— Да, я студентку Цуэри знаю, — сказал я.

— И это правда?

— Что?

— Ты любишь ее, она была с тобой в Москве?

— Да, — ответил я и понял, чего стоит сейчас жене разговор со мной. Она замолчала, а я ждал, что она нагрубит мне, бросит трубку, но она спокойно сказала:

— Что же ты думаешь делать?

— Не знаю.

— Но ведь так же нельзя, это ужасно.

— Да, нельзя. И не знаю, что делать.

— А если я попрошу тебя забыть ее с этой минуты и навсегда. Сможешь?

— Нет, прости меня, не смогу.

— Но у тебя дети, ты что, их не любишь?

— Ты знаешь хорошо, что я безмерно люблю детей.

— Они ждут тебя, — уже совсем беспомощно всхлипнула Меседу. — Они стоят рядом и спрашивают, почему я плачу, что мне им ответить, если ты даже ради них не хочешь вернуться?

— Я люблю ее, Меседу, и ничего не смогу поделать с собой.

— А почему твоя совесть позволяет тебе жить со мной, а любить ее? — это уже был голос не Меседу, в ней заговорил другой человек, властный и требовательный, он призывал к ответу. Я молчал. Тогда снова заговорила она: — Это конец, Нури. Ты свободен! Не нужен ты мне такой, не нужна мне и эта твоя квартира. У меня есть дети — это мое счастье. Прощай! — И Меседу положила трубку, а я долго слушал протяжные гудки.

Вот и все, девочка ты моя шилагинская, я один теперь, нет у меня больше никого, кроме старухи-матери, которая живет далеко в ауле, и тебя, Цуэрочка. Никого больше нет на свете. Не знаю, как воспримешь ты эту весть, мне очень страшно остаться одиноким. Прошу тебя, девочка ты моя шилагинская, будь моей женой. Я люблю тебя, я могу теперь быть всегда рядом, идти с тобой открыто по улице, не скрывая своих чувств. Помнишь, ты однажды со слезами говорила: