Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

— Люди, люди, право же это смешно, — засуетился староста. — Вы же мусульмане, зачем вам эта школа, гяурская школа?

— А чей ты, юзбаши, прислужник? А? То-то же! Ты гяурскому царю служишь! А русский язык ты наверняка плохо знаешь. И тебе бы не грех записаться в эту школу.

— Да, служу! И обсуждать, кому и зачем я служу, тебе не дано! А ну, прекратите балаган, это вам я говорю, я, Амирбек… И вот что, почтенные сельчане, не обращайте внимания на его глупые несбыточные затеи… есть поважнее дела… Вот бумажка от нашего губернатора из Темир-Хан-Шуры…

— Что за бумажка? — расшумелась толпа. Кто-то крикнул, кто-то свистнул, кто-то выстрелил из харбукской однозарядки «тапанча».

— Помните, вы просили меня обратиться к его высокоблагородию, чтоб он дозволил нам открыть в нашем ауле питейное заведение… Одним словом — духан.

— Мы о духане не просили, мы просили о магазине, — возразила какая-то женщина, и наверняка это была моя бабушка Айбала. Говорят, боевая была женщина, из всех горянок первая побывавшая в Петербурге.

— Сначала духан, а затем и… не все сразу… — не торопясь объявил юзбаши, блеснув холодным светом своих всегда настороженных глаз.

— Эй, вы, сельчане! Не ослиные же у вас головы, — возмутился Акка-Тимир, — каждая ваша копейка, вложенная в открытие у нас русской школы, окупится сторицей. Познав этот великий язык, вы, наконец, по-настоящему познаете белый свет. Жить по-человечески вы научитесь, образумьтесь…

— Школа, школа, дайте нашим детям школу! — заревела толпа.

— Несбыточное желание, — никакой царский чиновник не позволит вам этого. Не сходите с ума, люди! Я не намерен с этим дурацким делом обращаться к губернатору! Вы же знаете: когда безбородый пошел искать бороду, вернулся без усов.

— Люди, я обращусь к нему, я кавалер георгиевских крестов… — Раскрыв грудь, стал на возвышенности с воинственным видом Акка-Тимир. — Я готов предстать перед губернатором!

— Эй, вы, мусульмане, зачем вам школа? Достаточно, если вы будете знать ясин (заупокойная молитва). Этому вас научит наш кадий… — засуетился не на шутку встревоженный юзбаши.

— Не слушайте его… будьте благоразумны, откройте глаза! — кричал мой дед.

— А сколько надо денег?

— Если соберем хоть семьсот рублей, и то будет хорошо.

И говорят, через неделю большинство сельчан выложили все, что у них было, и набралось немногим меньше шестисот рублей серебром. С этими деньгами и выехал в один прекрасный день Акка-Тимир в город Темир-Хан-Шуру, к наместнику Дагестана, генералу, с письмом-просьбой разрешить джамаату (обществу) аула Уя-Дуя открыть у себя русскую школу. Аульчане в ожидании рядили, гадали, чем же все-таки эта затея кончится, неужели наместник примет его?

А староста Амирбек после отъезда моего деда еще пуще рассвирепел и наложил неимоверные налоги на тех, кто вопреки его воле одолжил какому-то мошеннику, то бишь моему деду, деньги. «Если для этой затеи вы нашли деньги, то и для обложения найдете!» — кричал юзбаши и приказывал стражникам: — Если кто будет противиться, — тащить всю домашнюю утварь — и зерно, и живность в диванхана, так называлась в то время канцелярия юзбаши-старшины. А он, как известно, вершил самолично все дела в ауле.

Тем временем генерал в Темир-Хан-Шуре принял-таки, и даже с почестями, георгиевского кавалера и выслушал его.

— Гм, да, — усмехнулся генерал со странными для горца усами, бакенбардами. — Любезный, скажите, пожалуйста, а зачем вам русская школа?

— Ваше превосходительство, чтоб дети наши грамоту знали, — робко проговорил Акка-Тимир, — образованный сын всегда кажется старше, чем его неграмотный отец.

— Но грамоту можно выучить и на родном языке.

— Трудно, ваше превосходительство.

— Ха-ха-ха! Труднее, чем учиться русскому языку?

— Да, ваше благородие.

— Почему? — заинтересовался чиновник.

— Учителей у нас нет.

— А кто же вас будет учить русскому?

— Есть один человек, он обещал приехать.

— Откуда?

— Из… из… Ну, оттуда, — горец махнул рукой на север.

— Смутьян какой-нибудь. Нет, любезный, такое не могу позволить, не соизволено… Зачем туземцам русский язык, — и без него нам здесь немало хлопот.

И седой генерал с пышными бакенбардами заскрипел по табасаранскому ковру блестящими хромовыми сапогами. Он приоткрыл дверь, позвал своего секретаря, или денщика, и повелел послать в аул Уя-Дуя предписание к старшине, мол, зачем туземцам русская школа, а если и появится в ауле кто-нибудь из русских, то он непременно бунтовщик, и потому немедленно арестовать.

— Простите, почтенный, больше ничем не могу помочь в твоей просьбе, — сказал генерал.

И вышел Акка-Тимир от наместника. Долго он еще ждал в передней, пока вручат ему пакет с предписанием. И в ожидании вспомнил мой дед: как-то встретил он у родника Мурмуч одного сирагинца, усталого, изможденного, в лохмотьях и чарыках из сыромятной кожи и в папахе. И ел этот сирагинец черствый хлеб, макая в воду.

— Да будет удача, далеко ли держишь путь? — спросил дед его.

— С жалобой к наместнику Кавказа.

— Да, не легкий и не близкий у тебя путь.

— А что делать, брат мой, силы больше нет, житья не стало от этих… ну сам знаешь, о ком я говорю…

— Знаю, брат, знаю.

— Не жизнь — ад кромешный.

— А язык ты их знаешь?

— Откуда мне, горемыке, знать их язык? На земле, уважаемый, всего-навсего два языка: язык обездоленных и язык богатых. И эти два языка сильно различаются между собой. Не смогут понять друг друга, но…

— Да, сочувствую я тебе, брат, и помочь нечем, пока на троне несправедливость. А как же все-таки ты объяснишь наместнику свою тяжбу?

— Вот как… — И бедняк, пустившийся в далекий путь, достает из хурджина живого, общипанного, совершенно голого петуха. — Покажу вот это и скажу: вот что с нами делают эти мироеды.

Да, безысходная тоска, как вечный туман в сирагинских горах, и никакого не было просвета. Глубоко разочарованным возвращался Акка-Тимир от царского «благодетеля», не раз складывая по буквам слова, перечитал генеральское предписание, и оно обжигало ему пальцы. Писать буквы и складывать их в слова учил его в окопах русский солдат Ковалев — это он ведь обещал приехать в горы учительствовать. На душе у горца было муторно: как он может вернуться к сельчанам, которые с такой охотой отдали ему свои последние сбережения, чтобы дети их с открытыми глазами смотрели на мир? К тому же, половина денег у него ушла на то, чтобы добиться приема у губернатора, а когда добился, то ему намекнули, что к генералу не подобает являться с пустыми руками.

Что делать? Эта тревожная и беспокойная мысль сверлила сознание, и очень не хотелось ему увидеть на лице юзбаши Амирбека убийственное злорадство.