Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

С неприятным осадком на душе вернулся домой: злой на себя и на других. И встречает меня жена, на веранде купавшая детей, со словами:

— Вот и папа наш вернулся с работы.

— Какая там работа?!. — говорю я сердито.

— Что, не устроился? — растерянно глядит она на меня, — а я всем соседкам рассказала, что ты на строительстве работаешь, что ты заработаешь четыреста рублей, что мы купим телевизор…

— Кто тебя просил?! Уже растрезвонила всем… Зачем?! — накричал я на жену, будто она была во всем виновата. Эх, при чем она-то здесь? Надо на ком-то выместить зло, вот и…

— Ты же сказал, иду на работу… — как-то виновато взглянула на меня Патимат.

— Сказал, и обязательно надо всем рассказывать. Не язык, а порванный мешок проса, — хлопнул я дверью и пошел к себе, сбросил пиджак, ботинки и лег на кровать. Внутри у меня все кипело. Я прикусил палец и повторил про себя: «Сабур, сабур — терпение, терпение. Эй, Мубарак, что с тобой, смотри, не расслабляй узду».

— Не шумите, папа сердится… — донесся до меня голос жены. — Кому говорю? Эй, Зейнаб, не бей Ражаба, Мана, чайник поставь на печку, Фарида, иди, доченька, полей воду, мы сейчас Хасанчика будем купать. Правда же? Вот так, снимем трусишки… Ну-ка, вода не очень горячая? Хорошая. Ражаб, куда ты утащил мыло, дай сюда…

Завела свой патефон. Чтоб не слушать ее, я укрыл голову подушками и вскоре, оказывается, заснул. Просыпаюсь, жена меня прикрыла шалью. Рядом, положив голову на мою руку, спит младший со шрамом на лбу — его забодал соседский бычок. А бычка того, приняв за медведя, я убил и стоимость бычка отдал соседке, а мясо мы съели, вот вам и сказка!

У ног моих заснула Мана, на полу спали остальные, и жена сиротливо прикорнула у камина. Глубокая досада и чувство вины охватили меня, глядя на жену. Тоже, нашел, на ком вертеть жернова. При чем тут она в твоих неудачах? Да если трезво задуматься о том, что происходит с тобой, эти встречи, эти поездки и тревоги, и волнения — ты же их искал. Чего же ты? Смотрю в окно. Там день, солнце. Кусок синего неба. Пробиваясь сквозь занавески, солнечные лучи играли на ковре, и цветы, казалось, оживали на нем. Слышу разговор людей с улицы и какую-то приглушенную музыку. Работал чей-то приемник. Посмотрел на часы — не было еще двенадцати. Как-то тоскливо сжалось сердце, и подумалось мне, дураку: «Зачем я сам себе делаю жизнь грустной и омрачаю семье радостный день? Чего мне не хватает, чтобы быть выше всего этого, мужчина я или нет? Ну, чем виновата моя Патимат? Зла никакого она не сделала, наоборот, своей радостью, правда, преждевременно поделилась с соседками. Ну и что же». Я тихо встал, стараясь не разбудить жену, но она, видимо, спала чутко, встряхнулась и сонно пробормотала:

— Ты, наверное, очень устал? Ты стонал что-то, муж мой.

И черт дернул меня ее расстраивать. Посмотрите на нее, лицо у нее по-детски безвинное и чистое. Радоваться, дурак, тебе надо тому, что она, это дитя природы, твоя жена и душа ее родная и близкая тебе, говорю я себе. После сна я ощутил в себе прилив бодрости, стал чувствовать себя лучше и мыслил трезво и спокойно.

— Пустяки, жена, я проголодался, — подошел я к ней и ласково погладил ее плечи. Она поддалась моей ласке, горячо прижалась ко мне, щекою к щеке…

Настроение само собой улучшилось.

— Ты проспи меня.

— Да ну, что там…

— Вот и хорошо, вот и хорошо, давай есть…

— Обед давно готов, будить не решалась. Хасанчик все «к папе хочу, к папе хочу», и лег с тобой, бормотал, говорил он с тобой о чем-то и заснул.

— Пообедаем и всей семьей пойдем погуляем.

— И я? — нежно и ласково посмотрела на меня жена, и так прозвучал ее голос, будто это был не ее голос, а кто-то из детей меня спрашивал. Я даже оглянулся.

— Конечно, надевай самое лучшее свое платье и накидку, — восклицаю я счастливо. Зачем делать печальным светлый день? В твоей, человек, воле сделать радостным день для себя и для близких. Внушайте, люди, добродетель.

Вышел я на веранду, умылся холодной водой. К после обеда вполне созрел для прогулки с семьей. И как только мать сказала, что с папой все пойдем гулять к лесу, дети бросили свои занятия и игры. Умылись они кто как, покушали, а мать для детей еще и еду с собой захватила, и мы вышли. Даже не помню, гулял ли я когда-нибудь с семьей, наверное, нет. Так же, как и другие, ибо это вроде бы и не принято было. Душа моя наполнялась сейчас чувством преисполненного долга. Хасанчик, держась за руку, ковылял со мной и о чем-то ворковал, впереди бежали Фарида и Ражаб, а Зейнаб и Мана были с мамой. Встретившаяся в узком переулке Ашура спрашивает:

— Кого это вы встречать собрались всей семьей?

— Никого… — отвечает Патимат.

— И куда же вы собрались, в гости?

— Нет, на прогулку.

— Как, просто гулять? — удивилась жена Хаттайла Абакара. В ее сознании не вмещалось такое, как это можно среди бела дня всей семьей выйти погулять? Такое в нашем ауле — редкость, В ее голосе выражение удивления смешивалось с какой-то даже завистью.

— Да, просто гулять, — гордо сказала моя жена, даже с каким-то подчеркнутым превосходством, словно желая еще добавить: «Да, мы всегда так гуляем».

Да, и поныне жителям моего аула кажется, что прогулка с семьей — это что-то предосудительное, они считают это пустым и ненужным времяпрепровождением. Редко кто, носящий папаху, позволит себе такое.

И шумной, веселой гурьбой мы вышли к озеру, что за аулом. Старый аул за последние годы так разросся, что уже несколько домов окнами смотрят в озеро. Хасанчик попросил, чтобы я его посадил на плечи, что я и сделал, и над головой моей он взмахивал ручонкой и будто подгоняя лошадку плетью, приговаривал: «Гей, гей, гей, да чтоб ты здоровым был, гей, мой конь!». И мы остановились на опушке Подозерного леса, там, где бывает земляника, клубника, малина, крыжовник. Быть может, созрело уже что-нибудь?

— Идите собирать ягоды! — сказала мать детям, и они разбежались, разбрелись в зарослях так, что заросли вскоре зазвенели смехом и криком радостных детей. Жена моя украдкой посмотрела на меня, и я перехватил этот взгляд. Нежное и гладкое у моей жены лицо, даже очень привлекательное, а то, что кожа вокруг глаз немного в морщинках от забот и тревог, — так это не в счет, тем более, что это обретено за время нашей совместной нелегкой жизни.

И вдруг вскочил я, схватил ее за руку и побежал с ней вниз по склону, легко преодолевая извилистую тропу. — «Ой, ой, что ты делаешь, сумасшедший, отпусти!» — завизжала она. Я поднял ее на руки. Она обвила руками мою шею и склонила мне на плечо голову. И я не спеша понес ее.