Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

А что сейчас делается? Задачи моего внука-первоклассника я уже не могу решать. Однажды я так решил за него задачу, что внучек мой в слезах вернулся и говорит: «За твое решение, дедушка, я двойку получил, я ведь говорил, не так надо». С тех пор боюсь поучать его. Вот как бывает, почтенные. Еще бы, им кино и телевизор, радио и газеты, а книг сколько, в ауле отдельный магазин книг открыли, понимаете, что это такое? Больше уже русских учителей не зовем, горцы в своих школах сами русский язык преподают, да не только русский, но и французский, английский и немецкий. Вот как бывает, почтенные. Нет, что вы ни говорите, а я доволен, доволен и могу с чистой совестью без сожаления свесить ноги в могилу, потому что из трудностей мы родились, в трудностях закалились, чтобы наши дети такими всемогущими стали. Вот как бывает, почтенные.

— Да сохранишься ты для нас всегда, дорогой Паранг, — говорит довольный рассказом Кужак, хлопнув себя по колену и поднявшись с места, — любо тебя слушать… Мне давно пора на свой сторожевой пост, но тебя перебивать не хотел.

— Теперь же есть там кому сторожить, мог бы и не торопиться!

— Каких сторожей ты имеешь ввиду?

— Как каких? Студентов, конечно.

— Да, ребята, я скажу, боевые, независимые, они заставили дрожать нашего начальника участка… — с гордостью сказал Кужак.

— «Ассаламуалейкума» что ли?

— Ну да. Сказали ему: «Мы не какие-нибудь там шабашники, чтоб поступать как тебе заблагорассудится, с нами это не пройдет, нет»… — с каким-то душевным удовлетворением передал этот разговор Кужак.

— Не может быть…

— Еще как может быть, этот их командир, нашенский парень с пышными усами, Минатулла, заявил: «Мы сообщим в штаб!» От-этих слов Акраба в дрожь бросило. А Минатулла продолжает: «Цемент испорченный, старый, а в нарядах видим, что только девять дней как получили… Нет, так не пойдет, товарищ начальник, будьте добры, обеспечьте нас работой». «А где я могу достать вам цемент?» — сердился, кричал, руками замахал Акраб. «А это уж ваша забота!» — И на этом стройотрядовцы поставили точку.

— И что, достал начальник цемент? — Всем было интересно то, о чем так взволнованно рассказывал Кужак.

— Еще как! Наутро, понимаете, наутро уже был цемент. Студенты наши — народ твердый и честный. Я этим студентам сердечно верю. А веселый, братцы, народ, — вновь присаживается Кужак. — Эх, где мои двадцать лет?! Завидую я им, никому так не завидовал, а зависть-то у меня добрая, беззлобная, безобидная, эх, быть бы мне таким молодым, как они. Не хотел я вам говорить об этом, почтенные, но так и быть, дело прошлое, можно и рассказать, — заговорщически машет он руками, мол, садитесь поближе… — Что со мной недавно было, просто уму непостижимо. Есть, есть еще проклятые люди, чтоб провалились они в тартарары. — И он ткнул пальцем в землю. — Вот спроси, спроси меня, почему я так говорю…

— Скажи, почему ты так говоришь? — Я понял, надо уважить старика, пусть рассказывает, хочет что-то интересное поведать.

— Сижу, значит, в шалаше… Поздно уж было, кажись, далеко за полночь. Дорога, как вы знаете, в верхнесирагинские аулы пролегает мимо стройки и моего шалаша. Уже подумалось, что раз не слышен шум машин, можно и подремать. И только прикорнул… — На плоском лице Кужака, на котором выделяются нос и подбородок, отразился страх. Он расширил, как мог, свой сверлящий зоркий глаз и продолжил: — Слышу сквозь дремоту шум самосвала: эти машины и автобусы по звуку могу различить в любое время дня и ночи. Выхожу, оглядываюсь — машины нет и шума нет. Думаю, неужели это мне померещилось? Нет, не может быть, не успел я так глубоко нырнуть в сон. Ночь была звездная, и такая звездная, что даже самые далекие звезды виднелись не плоско, как на потолке, а объемно, с глубиной, как на куполе…

— Ты дело рассказывай, что ты нам звезды рисуешь, — не вытерпел кто-то.

— Тебе не нравится, не слушай, — бросаю я, — очень даже предметно рассказывает.

— Дайте поговорить человеку, — возмутился даже наш участковый Абдурахман, которого зовут чаще «полковник».

— Тихо! — крикнул Паранг и ударил палкой о камень, — никакой учтивости у людей не осталось. Трехминутный рассказ не могут выслушать, им суть, видите ли, подавай. А что эта голая суть стоит, без атмосферы, без жизни, без звезд?.. Продолжай, уважаемый Кужак, ты разжег во мне превеликое любопытство.

— Спасибо за внимание. Продолжу, значит, я. Вокруг меня… — огляделся Кужак, раздвинув руки, — весь мир будто подозрительно прислушался, глядя холодными глазами. Даже оборванный тоненький серп месяца спрятался за тополя и со страхом выглядывал в просвете. Из темноты высовывались похожие на растопыренные руки ветви поющего клена, а где этот клен, вы знаете… Сразу догадался: значит, кто-то их тронул, значит, за стволом клена кто-то есть. И я говорю: «Выходи, я знаю, ты там!» А он мне: «Сейчас, сейчас выйду, я по нужде!»

Загалдели люди, загоготали, и я не удержался, как тут не смеяться, все так хорошо, так романтично и таинственно Кужак рассказывал, и нате вам: «сейчас выйду, я по нужде!».

— Не смейтесь, дайте продолжить. Утром я проверил, никакую там он нужду не справил. — И вновь люди внимательно прислушались. — Вижу: ковыляет в мою сторону какой-то хромой человек. Есть и в нашем ауле хромые, но такого хромого, который бы хромал, как обезьяна, на обе ноги, у нас нет. «Ага, — думаю, — этот баклажан не из нашего огорода».

— А ты не испугался?

— Еще как, не видите, даже сейчас, когда я рассказываю, хватила меня нервная дрожь. Не каменный же, человек все-таки, а ружье-то у меня без патронов.

— Что у тебя патроны давно кончились, мы об этом знаем, — говорит Кальян-Бахмуд. — Ты давай продолжай.

— Подходит, значит, он ко мне и говорит: «Ассаламу алейкум, дорогой Кужак. Я бы поздоровался с тобой, но руки, как видишь, у меня заняты. И на самом деле, свет из моего шалаша упал на него, вижу я своим единственным, но зорким глазом, что у него в одной руке большой кулек, а в другой бутылка. Он говорил со мной так, как будто всю жизнь росли в одном дворе, и я поэтому не стал спрашивать «кто ты?». Он в шалаше разложил все, что было у него в кулечке. А чего только там не было: и лимон-мимон, и помидор-момидор, и огурцы-могурцы, даже шоколад-моколад и, конечно же, бутылка, вы думаете с белой накидкой, нет, настоящий «КаэС» кизлярский…

— И повезло же тебе, а? — от удовольствия забил в ладоши Кальян-Бахмуд. — Ты, конечно, этих вещей не любишь?

— Ха-ха-ха, послал же бог вороне кусок пиндира-сыра, — смеется Галбец.

— Эх, нетерпеливые же вы люди, — недовольно покачал головой Паранг.

— Правду сказать, уважаемые, я, конечно, рад был такому делу, но такая щедрость от незнакомого человека не могла быть без умысла. Спроси, спроси вот меня, почему я так говорю…