Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

И вот наконец все ушли и мы всей семьей остались одни в новом доме.

— Ой, устала, сил больше нет, — причитала жена.

— Сейчас, сейчас мы снимем усталость, — вскочил я, вспомнив о ванной, да-да, об этой комнате, облицованной голубым кафелем, об этой, как сказал поэт: «Белее лунного света, удобней, чем земля обетованная, это — да что говорить об этом, это — ванная. Вода в кране — холодная крайне…»

— Искупаем детей, — обрадованно захлопала в ладоши жена, открывая то один кран, то другой. — Идет, идет вода…

— Ура, я первый! — закричал Хасанчик, сбрасывая с себя одежду. — Папа, сделай мне водопад! — Это он имеет в виду душ.

Все сгрудились у двери ванной. Хасанчик цепко держит трусишки и косится на братьев и сестер.

— Пусть не смотрят, — насупился малыш.

— Ну-ка, не смотрите на нашего Хасанчика, он у нас настоящий мужчина. Ой, какой ты чумазый, сыночек, давай залезай!

— Ура!

Какая благодать — иметь дома воду, иметь дома возможность искупаться, принять душ, поглядеться в чистое зеркало, причесаться и переодеться в теплое новое белье. И жена моя нашла детям кое-что из белья, переодела их после бани. И все веселые, довольные, чистые выбежали на улицу, под горячее летнее солнце.

— Теперь твоя очередь, жена моя!

— Ой, стыдно.

— Залезай.

— Я сама, ты уходи…

— Не уйду. Занавеску нам надо купить.

— Ой, как хорошо, какое блаженство… — резвилась моя жена.

— Дай помогу тебе смыть вековую грязь.

— Это на тебе вековая… — смеется она.

— И на мне… — говорю я и декламирую: — Хоть грязь на тебе десятилетнего стажа, с тебя корою с дерева, чуть не лыком сходит сажа, смывается, стерва!

— Ты что, ты чего ругаешься?.. — спрашивает жена.

— Это не я, это поэт… Слушай дальше: — Себя разглядевши в зеркало вправленное, в рубаху чистую — влазь, влажу и думаю: очень правильная эта, наша Советская власть! — Да, вот сейчас я воочию вижу и понимаю этот восторг поэта. — Жена моя, а есть чистая рубаха?

— Конечно, есть, я вот на дверную ручку с этой стороны повесила! Ой, чудесно… Что еще человеку нужно?

— Много чего, жена моя. Отныне нам забот прибавится немного, чтоб поддерживать престиж обновлений…

Ради этого стоило на свете жить, прекрасна она, эта жизнь, и, как любил говорить мой отец: «Жизнь — не что иное, друзья, как игра в прекрасное». О, если бы он мог подняться из земли, — я даже не знаю, где он погиб, где его могила, в какой земле, в какой стране, если бы он мог взять свою шинель и вернуться домой, посмотреть на семью своего сына, на их радость, за которую он отдал свою жизнь, спасибо тебе, отец! — обращаюсь я к нему. Рядовой в пилотке со звездочкой глядит на меня и словно хочет сказать: «Мубарак, поздравляю тебя, учитель русского языка!».

До вечера возились мы, устраиваясь в новом доме. Одну комнату наверху сразу завоевали дочери, другую внизу — сыновья, а третью — захватил я, сказав:

— Здесь будет мой кабинет!

— А маме? — вдруг спрашивает Хасанчик, — как же так, мы все заняли, а маме ничего не оставили, так нечестно!

— А маме, сыночек, весь дом, со всеми нами, и гостиная внизу с кухней…

— И коридоры все? — опять не успокаивается Хасанчик.

Комната, которую я выбрал под свой кабинет, имела два больших окна: одно смотрело на старый аул, на юг, другое — в глубокое, заросшее лесом, ущелье Подозерное.

— Ты рада? — спрашиваю я вошедшую в комнату жену.

— Очень-очень. — Она склоняет голову на мою грудь. Я обнимаю ее за плечи, подвожу к окну. — Смотри, смотри, ты представляешь, зимой мы здесь вот охотились, здесь знаешь что водится?

— Что?

— Куропаточки, зайцы, и лисицы бывают. Вот купим бинокль, и ты из этого окна можешь увидеть медвежонка вон там в ущелье, где бурелом…

— А мы ничего не забыли там, в старом? — спрашиваю я.

— Все вынесли, я сама прошла по всем углам.

— Подумай хорошенько…

— По-моему, ничего…

— По-твоему, а по-моему… мы забыли коров и бычка.

— Ой! — Жена озабоченно опускается на табурет. — Что будем делать?

— Бычка-то мы зарежем через месяц, мясо на зиму высушим, а вот как нам с коровами быть?..

Жена вскакивает и выбегает из дому, я за ней, она к маленькой двери в подвал, потом обежала вокруг дома.

— Что ты ищешь?

— А куда же мы поставим скот?

Да, на самом деле, куда его деть: хлева нет, а в этот проем подвала они не пролезут.

— Зря поторопились мы, муж мой. Необдуманно это все, как же мы без скота, без молока детям? Что будем делать? — Патимат совсем озадачена, она растеряна.

— А разве нельзя нам без скота? — спрашиваю я ее.

— Ты что, с ума сошел, как же без коров? Нет-нет, нельзя.

— Подумаешь, обойдемся, это же временно, вот закончат комплекс, так и без коров будет молоко.

— Нет-нет. Ты что, хочешь зарезать и коров?

— Нет. Я просто отдам их совхозу.

— Как? Совхозу?

— Да, совхозу. Внесем залог за этот дом.

— Детей оставить без молока не могу.

— А что хочешь сделать?

— Не знаю, я вернусь…

— Куда?

— В старую саклю, — присела она и заплакала. И в это время как раз мимо проходило, возвращалось домой, сельское стадо.

— Мама, мама, — закричал с веранды Хасанчик. — Вон, вон, наш бычок безрогий.

— Ты глупости не выдумывай, — говорю я жене, — коров мы можем оставить здесь…

— Где?

— Ну придумаем что-нибудь…

— Что? Иди, попробуй удержать их здесь.

— Привяжем. Я сейчас…

Но все мои попытки, так же как и попытки детей и жены, к сожалению, оказались тщетными. Не смогли мы отделить от стада этих упрямых животных, и жена моя вся в слезах проговорила: «Не мучайте их!» и ушла в старый аул, расстроив всех нас. Оставив на улице растерянных и озадаченных детей, я направился к стройке в надежде найти там директора. Усатого Ражбадина я не застал, сказали: только что был и уехал, зато меня остановил у строящегося торгового центра словоохотливый, как всегда, Кужак:

— Чем встревожен ты, дорогой Мубарак?

— Ничем, почтенный Кужак.

— Э, не говори, за мои годы, сынок, я так изучил человека, человеческое лицо, что угадываю даже, что он съел в обед. Присядь, помочь я ничем не могу, но дать совет я еще способен.

— Вещи-то перетаскали мы в новый дом… — говорю я ему, присаживаясь на выступ фундамента.

— Видел я, видел. Даже думал, пригласишь сегодня на гечлахинк (новоселье), и что же? Ты не удивляйся тому, что я более не говорю: «Спроси, спроси меня вот, почему я так говорю?», отучили меня люди от этой привычки.

— Не знаю, как со скотом быть?

— Да, об этом, представь себе, я думал со вчерашнего дня. На самом деле… здесь ведь ни хлева, ни подвала… И жена твоя, конечно, ушла обратно…

— Да, старик, да и дети вот потянулись за мамой. Знаешь, что, отец, как ты думаешь, я хочу их сдать в совхоз.

— Ты что? Как же так? Нельзя, как же дети без молока? Хотя, если вдуматься, сынок, к чему эти заботы человеку. Знаешь, ты, по-моему, прав, — рассуждал Кужак заинтересованно, то соглашаясь, то…