Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

— Только наш Усатый их не примет.

— Почему?

— Зачем ему они, сынок, он хочет, чтоб все были племенными, продуктивными. Вот какие времена настали, а я ведь хорошо помню: когда создавали колхозы, люди плакали, не желая отдавать скот. Осла в рай тянули — уши оторвали, назад тянули — хвост оторвали.

— Пусть на мясо сдаст, хоть немного, да заплачу за дом.

— Тоже верно, очень правильно, сынок, но не удастся. Жена твоя не согласится, да и не сможет она жить без коров, что ей делать? Ты вот хозяин дома, а не ведаешь еще, что такое в хозяйстве корова, это не только молоко, сметана, творог, творожные пироги, но и общение с природой, да-да… Вот помяни мое слово, и Ражбадин не примет их у тебя, он не станет лишать семью такой радости. Хотя, почему тогда он построил образцовый дом и не учел, что надо строить и помещение для скота. Кругом противоречия, сынок, даже не знаю, что тебе посоветовать…

— Пойду за семьей в аул…

— Это и хотел я тебе посоветовать, иди и верни семью, уговори, верни и скот. Я могу тебе для временного загона дать железную сетку сто метров…

— Ты добр, милый старик, а не жаль тебе?

— Жаль, конечно, я свой участок хотел отделить… но мне не к спеху. И чувствую я себя, сынок, на закате, дни прощания мои настали, и каждый день с чем-то вот прощаюсь.

— С такими мыслями я у тебя ничего не возьму, — заявляю я.

— А знаешь, когда я боялся смерти, спроси вот, спроси меня, почему я так говорю? — с болью улыбнулся Кужак, и впервые я заметил, что единственный глаз на его лице вроде бы потухший, ничего не выражал — даже смутился я и поспешил поддержать его:

— Почему ты так говоришь, уважаемый Кужак?

— Вот спасибо, уважил старика. Люблю, когда меня поддерживают в разговоре, в этом я как бы чувствую не только внимание к себе, но и участие, а это, сынок, так важно человеку. Знаешь, когда меня стали одолевать мысли о смерти? Когда мне было под пятьдесят и меня не брали на войну, а враг почти долетел до нас, нефтяные амбары Малгобека горели, а дым висел над горами, черный такой, сразу видно было, что это не туча и не облако, а что-то неестественное, смрадное, злодейское… Вот тогда я боялся смерти, боялся, что не доживу до гибели супостата… О, с тех пор много воды утекло, и теперь не боюсь смерти. Природа все учла в жизни, чем старее становится человек, тем больше он сознает неизбежность смерти и чувствует, как организм истощается, приближаясь к концу… Керосин кончился, фитиль догорает…

— Мрачные у тебя мысли, отец, пойдем ко мне…

— Куда, в аул, в старый дом? Нет, не хочется туда более возвращаться. А вот если пригласишь в новый, то с удовольствием…

— В новый.

— Тогда пойдем. А ты не слыхал, сынок, где здесь будет кладбище, поселок-то строят, а вот кладбище… Понимаешь, сынок, раньше меня на этом новом месте никто не должен умирать. Дома своего, конечно, не буду иметь здесь, но хочется хотя бы лежать в земле на этом просторе. Эх, сынок, сложная это штука — жизнь… И ни о чем я не сожалею, только одно обидно: наследника нет у меня на земле.

— Что ты, отец, что ты, разве мы, дети войны, не твои дети? Разве не ты спасал нас от голодной смерти?

— Да-да, ты прав… — И вдруг обратив внимание на мои волосы, он говорит: — Ты уже успел искупаться даже, сынок?

— Да, отец, пойдем…

— И я хотел бы принять душ.

— Пожалуйста, о чем разговор. Знаешь, отец, — я сам уловил, что слово «отец» на этот раз тепло прозвучало у меня, переходи к нам, брось ты свою старую саклю.

— Что ты, что ты… — благодарно засветилось лицо старика, оживился глаз.

— Будь дедушкой нашим детям и живи у нас…

— Спасибо, Мубарак, характер у меня несносный стал: не то что людям, сам себе надоел своими капризами.

— Только-то… Вместе нам будет лучше. Главное, тебе будет с кем поговорить, собеседников хватит, целых пять, — показываю я руку, растопырив пальцы.

— Добрый ты человек, сынок, и очень правильный… — Взял хромой старик мою руку под мышку, прижал к себе и заковылял рядом. И мы пошли домой.

Подправил я огонь в печи нагревательной колонки, помог старику раздеться. Пока он купался в ванной, вернулась вся семья, принесла с собой кувшин молока. Жена подоила коров, положила корм и оставила в хлеву, попросила соседку, чтоб она утром подоила их и выпустила в стадо.

— Правильно сделала, жена моя, дядя Кужак обещал нам сетку, поставим изгородь, сделаем небольшой загон для скота у дома, на время до зимы, а там…

— Там кто-то есть?

— Есть, это дядя Кужак. Ты не обидишься, если я сообщу тебе одну новость?

— Какую?

— Скажи, не обидишься?

— При чем здесь обиды, говори.

— Я предложил старику остаться у нас, пожить с нами. Он одинок, ему трудно…

— Правильно, днем дети с ним будут… А он согласится?

— Если и ты попросишь…

— Я буду рада. Будет у нас и дедушка. Сейчас я чай подам. — И жена ушла на кухню.

После горячего душа старик обрадовался крепкому чаю, пил он его с удовольствием, аж кряхтел и все приговаривал: «Будто в раю в гостях побывал, хвори как не бывало, легко стало, спасибо вам, дорогие…» Выпив два стакана чаю, дедушка попросил подушки. Дети кинулись исполнять его просьбу, и каждый принес по подушке…

— Хватит, много… Спасибо, мои красивые, спасибо. Ну как, нравится вам здесь?

— Да, дедушка, здесь лучше.

— Патимат, доченька, — попросил старик жену мою, — как стемнеет, разбуди, пожалуйста, мне на службу надо, сторожить стройку…

— Спи, деда, спи… Ну-ка, все вышли, пусть деда спокойно поспит. — И жена вывела нас всех из комнаты.

Вот и все, почтенные, кончились мои каникулы, завтра в школе зазвенит первый звонок и начнутся занятия. И мне надо было подготовиться. Поставил я перед собой чернильницу из прозрачного стекла на медной подставке, на спине которой голова лошади, обрамленная подковой; дорогая и единственная ценная реликвия семьи — подарок моему отцу от Льва Толстого; достал тетрадь и макнул перо в чернила…

Проснулся я бодрый, с ясной головой. Не помню, почтенные, видел ли я какой-нибудь сон, если и видел, то он бесследно рассеялся на границе между сном и явью. Открываю глаза: на часах без десяти семь. Когда ложился спать, я так и думал, что надо проснуться именно в это самое время. И это, видимо, зафиксировал мой мозг. Со мной такое часто случается, и поэтому я не прочь утверждать о существовании в каждом индивидууме подобных биологических часов. Тело мое настолько освежилось после хорошего сна, что, кажется, я окунулся в живую воду.

А какой яркий и непривычный свет разлился вокруг меня в комнате. Над головой белый чистый потолок, белые глянцевые стены, и щедрое солнце бьет лучами прямо в окно.

Рассвет в горах. Рассвет каждый раз новый, и сумей, говорят жители высокогорья, встречать его каждый раз по-новому.