Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

Прости, если я была несправедлива к тебе, прости, если в том моя вина. Чувствую: между нами что-то происходит, даже письмо теперь не получается таким теплым и нежным, как раньше, слова самые нужные, самые-самые… потеряли вдруг свое значение. Что случилось с нами, что происходит, дорогой, хоть бы ты объяснил. Может быть, житейская суета нас заела? Может быть, дело во мне, так ты скажи, научи… Все пойму, только скажи по-хорошему, как раньше, я все сделаю для тебя. Я ведь люблю тебя, дорогой мой муж. Не дай потухнуть пламени в очаге. Ты же глава семьи, ты бог и царь, в твое отсутствие Мурадик садится на твое место и заявляет: «Когда папы нет, я здесь голова». Он весь в тебя. Дети каждый вечер спрашивают, когда же приедет папа? И я жду тебя, Нури. Смотри не болей, без шляпы в жару не ходи. Купи себе хороший костюм, туфли, галстук нарядный не забудь, ведь тебе приходится часто выступать. Нам ничего не надо. Вот и все, Нури, мы живы-здоровы, того и тебе желаем, не тревожься, деньги у нас пока есть. Да и отец мой приезжал на днях, привез много сушеного мяса, два мешка картошки, лук. Все у нас есть. Спасибо тебе, что не забыл про день рождения Заирочки, спасибо за подарок ей! А про мой день рождения ты забыл. Я шучу, не упрекаю тебя, нет, я просто так, вдруг сама только что вспомнила. Прости меня».

Обычный конверт с букетом сирени слева, на нем почтовый знак «Авиа».

Обратного адреса на конверте нет, да и почтовых отметок на нем не видно. Письмо на четырех тетрадных листках, на последней странице — контуры девичьей ладони с длинными пальцами.

«Здравствуй, любимый Нури, здравствуй, дорогой мой человек. Из Бухары я получила от тебя письмо, такое доброе, такое милое, спасибо тебе, тысячу раз спасибо! Как я рада, что ты у меня есть. Читала письмо, и мне было так светло. Но как рассказать об этом? Я очень и очень люблю тебя, моего дорогого, моего ласкового и внимательного Нури. Люблю, люблю. Если бы ты знал, как я боялась, что ты забудешь обо мне, боялась, страшилась, трепетала, хотя другой голос подсказывал: «Ты верь ему, он любит тебя…». Ты дорогой и единственный, самый близкий для меня человек, я плачу от радости, от переполненности чувств к тебе, эти слезы любви падают на мои страницы, пусть и они тебе расскажут обо мне, родной, любимый мой. Девушки, глядя на меня, тоже расчувствовались, хотя и не знают настоящей причины моих слез. Безусловно, они догадываются, что я в кого-то влюблена, и завидуют мне, завидуют, потому что каждая из них мечтает о большой любви… Я переживала, думала: ты не напишешь мне больше. Спасибо, родной, спасибо тебе, Нури, ты не обманул мое доверие к тебе. Ты, наверное, и не подозреваешь, что ты для меня сделал. Любимый мой, после твоего письма на меня вновь нахлынули все те удивительные радостные мгновения счастья, что пережили мы с тобой. Ласковый и нежный мой, как я буду рада, если хоть десятая доля того, что ты пишешь в письме, окажется правдой. Люблю тебя, моя мечта, моя надежда, люблю, дорогой ты мой человек, и не измерить ничем моей любви, она бездонно глубока.

Твое письмо меня так обрадовало, ведь здесь, в этом неустроенном во многом совхозе, особенно не хватает тебя. Правда, перед тобой я могу похвастаться: меня здесь избрали бригадиром. Забот у меня много, но они не мешают мне любить тебя и мечтать о нашей встрече. Если бы ты увидел меня сейчас! Руки огрубели, лицо загорело, я боюсь, что ты меня разлюбишь, Нури! Только не это, мой любимый, мой дорогой! Одна подружка мне сказала: «Я тебе, Цуэри, завидую!». «Почему?». «Потому что ты так можешь любить».

Я удивляюсь: разве другие иначе любят, разве можно иначе? Подруги у меня хорошие, они городские. О городе, я скажу, у меня меняется представление. Оказывается, и хорошего, светлого много в городе.

Жду не дождусь тебя. Знаешь, мы еще месяц будем здесь. Ты приедешь, и мы с тобой пойдем на тот дикий берег, где я нашла кошелек с лотерейным билетом, на который выиграла потом швейную машину. Помнишь, там к берегу подступает лесочек и зеленая трава, где мы были одни. Я тогда не хотела купаться и загорать, а ты настоял, чтобы я вошла в воду. Там я впервые купалась в море. Какой ты у меня хороший! Потом мы лежали на золотистом песке в тени молодых говорливых тополей. Сквозь листья тополей мы видели в небе застывшие белые облака, такие причудливые, что в них мы угадывали очертания и диких зверей, и добрых ангелов, и белокаменных дворцов… Ой, ужас, если бы я в тот миг узнала об этом, я умерла бы от страха: помнишь, коснувшись твоей руки леденящим холодом, скользнула змея, и ты только на следующий день рассказал мне об этом? Какая я счастливая! Это потому, что ты у меня есть, такой хороший и я люблю заглядывать в твои глаза, в них я вижу море твоих чувств. С тобой мне открывается новый мир. Сколько жизни, сколько страсти, сколько непостижимого во всем этом! Я люблю тебя, очень люблю.

Твоя Цуэри, твоя девочка шилагинская».

Конверт с рисунком уникальной арочной плотины в горах на реке Сулак. Письмо адресовано в аул Шилаги, Адзиеву Абу-Муслиму. Обратный адрес: Махачкала, улица Батырая, от Хасриева Али-Хаджи.

«Здравствуй, брат мой Абу-Муслим! Пишет тебе Али-Хаджи с пожеланиями доброго здоровья! Хотя какое у нас с тобой может быть здоровье, если раны войны до сих пор горят в нас. Ты уж прости меня, что не проведал тебя в больнице. Представляешь, и я в это же самое время лежал дома с кислородной подушкой… На фронте умереть не боялся, а теперь совсем не хочется умирать. Оказалось, не воспаление легких, как предполагал участковый врач; просто в легких «заговорил» старый осколок… Жена моя — славная женщина, хотя горцу не полагается хвалить свою жену, отвезла меня в Москву. Там и удалили еще одну злую памятку войны… Моей Уме достается со мной, но что поделаешь.

Недавно стала она меня укорять:

— Что ты за мужчина, у тебя нет никакой воли, говоришь, что бросишь курить, а куришь!

Сгоряча я ответил:

— Это последняя сигарета. Можешь все сигареты и даже пепельницы выбросить в мусорный ящик.

Если бы ты видел, как обрадовалась моя Ума-Ханум!

— Наконец-то! И так уж все комнаты, все ковры, вся мебель пропахли табаком.

А я, признаться, краем глаза поглядывал: куда она все понесет. Если б сказала: «Зачем выбрасывать, лучше докури!» — я б, наверное, выбросил. Но уж больно она обрадовалась. У меня даже слезы навернулись на глаза: легко ли, всю жизнь курил!