Иван Пузанов - В канун бабьего лета

— Игнат я… Игнат… Назарьев, — больной глядел на хозяйку — статная, проворная и веселая. Она в большом тазу мочила белые куски материи и листки подорожника. Потом легонько развязала слипшиеся бинты на плече и ногах, начала перевязывать.

— А я Васей тебя называла. Брат у меня — Вася. Ходить начнешь, перекочуешь в курень. А то ить если что, я тебя такого не подниму: дюжий ты. — Она низко наклонилась над Игнатом, обдавая жаром разгоряченного тела.

— Как… звать? — спросил Игнат.

— Звать как? Варварой с малечку величали. Молока попьешь? Принесла я с соседнего хутора. Уберег один хозяин коровку.

Игнат, соглашаясь, сомкнул веки.

— А ты из какой же станицы?

— Из Николаевской.

— А-а… знаю. Была я девчонкою с батей и маманей. Корову покупали на ярмарке. Церква у вас красивая.

— Ага. И мост. Через Ольховую…

— Не помню.

До полуночи сидела Варвара возле Игната, неторопливо обсказывала свою жизнь. Родилась она в справной домовитой семье. Жили без горя и нужды. Варя вспоминала, как она ездила с отцом в степь, как гуляли в их курене в престольные праздники, какие обновы ей дарили родители и родственники, как оберегал ее от нападок парней старший брат. Кохалась, росла в степи, работящая ядреная девка. А когда запохожилась Варя на невесту, приискали ей жениха из соседнего хутора.

— Ладно мы жили в ту пору, — с сожалением вспоминала хозяйка, покачиваясь, глядя в темный угол. — Да все враз порушилось. Ушел жених на войну и как в воду упал — ни одной весточки. Здоровый был, плечистый, вот как ты. Я тоже в отряд хотела, да не на кого усадьбу бросить.

«Не повезло нашим годкам, — думал Игнат. — Погулять всласть не досталось. Судьба у нас куцая. А может, и распогодится?.. Куда наши подевались? Кто живой остался? Какой добрый человек на хутор приволок? Где Сысой?» У хозяйки поблескивали в темноте глаза, сверкали белые зубы, когда она улыбалась.

— Не страшно будет одному? Ночью-то? — Варя, должно быть, не хотела уходить.

— Ничего. Я ж спал — не боялся, — попытался пошутить больной, улыбнулся, пошевелив жесткой смоляной бородою.

— Чего тебе сварить на утро?

— Юшки бы рыбной… с укропом.

— И-и, родимый, где ж я ее возьму, рыбу? Речки-то у нас нету.

— Не-ту, — в тон хозяйке протянул Назарьев.

В полночь Варвара поправила одеяло на Игнате, приложила ладонь ко лбу, тихо проговорила: «Слава богу, жару нету», — и вышла.

На заре Игнат проснулся от гулкого топота. Потом застукотели подводы, послышались выстрелы. Конники, по всему видать, торопились. Кто-то бил в дверь куреня и просил у Вари ведро напоить лошадей. Тяжело топали сапоги, через приоткрытую дверь видел мятые выгоревшие погоны. По говору узнал своих низовских казаков. Кричать-звать не хватало силы. Весточку бы домой подать: живой, мол… И опять все стихло. Лишь издалека докатывался орудийный гул. «Кто кого побивает и как с отрядом?» — беспокоился Игнат. Он жалел, что не добрался до повстанцев, отлеживается в сарае, а другие-то жизни свои кладут. И оправдывался перед собою тем, что и он пролил кровь за свое отечество. «Может, это и лучше, выздоровлю, крепше стану, потом видно будет. А что будет видно? Ничего не понятно. Озверел народ, брат на брата идет с саблею. Было ли когда такое в жизни? Теперь в Добровольческой, может, цокнула шальная пуля и прикопали бы, и ни про что бы не думал, не гадал».

Ощупывая жесткую непривычную бородку, прикидывал: «Долго, выходит, без памяти лежал. Ишь, а она хлопотала, молоком поила, а не то бы… в яслях этих… на чужой стороне».

Никогда в жизни не приглядывали так за Игнатом. Варя приносила в кружке мед, молоко, мягкие пирожочки, уговаривала больного выпить рюмочку виноградного вина для аппетита. Игнат не отказывался — хотелось скорее встать на ноги.

Варя спозаранок, будто чуяла, что больной открыл глаза, входила в сарай, здоровалась, пожимала Игнату руку, умывала его, проворно сняв одеяло, делала перевязку. Назарьев стыдился показывать свое тело чужой женщине, но не противился, лишь отводил глаза в сторону.

Однажды в полдень над крышею загудел аэроплан. Рокот его непривычный, ни с чем не сравнимый. Варя забежала в сарай, став на колени, приткнулась к плечу Игната, зашептала, пугливо ворочая круглыми глазами:

— Ой, страшно. Летает он, как коршун, такая махина крылья раскинула, чуть за крыши не цепляется. Вот они птицы железные, про какие в Писании сказано.

Когда стих в небе рокот, Игнат попросил:

— Мне бы зеркало… — глянуть бы, какой я.

— А зачем? До девок не скоро пойдешь, — отшутилась Варя. И, немного погодя, принесла старые голубоватые фотографии, наклеенные на жестких картонках. На каждой из них в ряд стояли с обнаженными шашками чубатые казаки, вытаращив глаза.

— Вот мой батянька. — Варя водила пальцем по снимку. — А вот дедушка. Любил он погулять — песни поиграть. Пойдем мы с ним, бывало, Христа славить. Рано-рано. За руку он меня возьмет, чтоб на ходу не заснула. В двери сам стучит. Мне хозяева дают пряники и конфеты, а дедушке — рюмочку. Полхутора обойдем, и дедушка завеселел, песню заводит. Потом уж я его домой веду.

Теплые слякотные стояли дни. Торопливо сбежали талые воды, проклюнулась на залысинах бугров трава, распустил почки краснотал. Впервые мимо Игната, где-то стороною прозвенела его ранняя девятнадцатая весна.

Как-то перед вечером, когда угомонился хутор и поуспокоились горластые грачи, приотворилась дверь сарая, показалась обросшая голова. Зыркнула по углам, Игнат потянул одеяло на голову. Кто это? Зачем?

— Хо-хо, сумерничаем?.. — Незнакомец хохотнул и толкнул плечом дверь. Неловко опираясь на костыль и палку, шагнул. Постоял у порога, вглядываясь. — Здорово, дядя! Лежишь в яслях, как Христосик?

— Здравствуйте. — Игнат повернулся на бок. — Куда деваться…

— Да я вот тоже…

Незнакомец оказался парнем с короткими рыжими усиками, нависающими на лоб спутанными волосами. В галифе и темной рубахе, одна нога в ботинке, другая обмотана тряпками. Подошел ближе, сел на табуретку у ног Игната. Начал по-свойски, словоохотливо:

— Плюешь в потолок? Гляди, чтоб крыша не обвалилась. Хо-хо… А я тут рядом у старика квартирую. — В полумраке посверкивали его крупные темные глаза на исхудалом лице. Незнакомец, довольный, потирал ладони. — Оказывается, не один я такой, подранок. Хе. Да, вижу, бегает молодайка в сарай. Думал, скотину кормит. Попросил молока. Нету, говорит. Корову забрали. Свои же. Казаки. Ну, говорю, может, коня дашь, моему хозяину огород вспахать. На конях, говорит, казаки воевать уехали. Смекнул я: значит, человек в сарае. Не иначе. Зачем ей в сарай бегать? Тебя где же царапнуло?

— За хутором. Должно быть, где-то близко.

— Мы, выходит, в одном бою были, а? За курганом, вечером? Десять дней назад.