Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

И снова что-то больно укололо Федаина. В эту минуту он показался себе безнадежно лишним среди этих людей, в чем-то главном неполноценным.

— Ну что ты, Лен, — Ковтун мягко отодвинул жену от себя. — В наши дни здоровье такой же дефицит, как, например, метлахская плитка. Стоит ли об этом печалиться?

Лена отошла от мужа и села за стол, совсем близко к Федаину.

— Федя, у вас есть дети? — подперев щеку кулаком, она в упор смотрела на гостя.

— Не-ет, — растерялся Федаин. Подумав, он поднял на хозяйку глаза. — Но я жду его.

— Тогда вы еще совсем молодой, — как-то разочарованно сказала Лена.

— Я даже придумал имена: женское и мужское, — продолжал Федаин.

— Как бы я хотела пережить это снова, — громко сказала Лена. — Ожидание, первый крик, маленькое тельце на ладони. Вы счастливый человек, Федя, у вас все впереди.

— Но если родятся близнецы, два мальчика, например? — Федаин даже привстал. — Или две девочки?

— Мой Дима зачерствел на работе. Дети редко видели его. А куда деваться? Уж так повелось в роду человеческом: мужчина — опора семьи, добытчик, его место на охоте, в лесу, в поле, но только не у семейного очага.

— Я должен был предусмотреть два комплекта имен, на случай близнецов, — Федаин озадаченно глядел на супругов.

Лена повернулась к нему, быстро сказала:

— У вас нет детей, Федя, нет семьи.

— Лена…

— И боюсь, будет ли все это.

Возбуждение Федаина угасло. Он долго и внимательно смотрел на женщину.

— Человек должен быть немного эгоистом, — Лена отбросила русую прядь со лба. — Вы совсем не любите себя. Это плохо. Эгоист вынужден любить не только себя. Он любит своих детей, потому что они — его дети, он узнает в них себя, он любит свою женщину, потому что это его женщина, потому что она мать, опять же, его детей. Эгоисту нужен мир, чтоб спокойно жилось ему, его детям, его женщине и всем его близким. Вам не нужно ничего. Это страшно.

Федаин со странной улыбкой слушал хозяйку.

Ковтун осторожно разлил кумыс в фужеры Федаину и себе.

— Тебе больше нельзя, — сказал он жене.

— Я вас не хотела обидеть, — губы Лены раздвинулись в широкой улыбке. — Вы мне чем-то понравились. А уж если мне кто-то понравится, я выскажусь ему откровенно.

— Ее оплеухи я выношу четверть века, — вставил Ковтун. — Уж так сильно я ей нравлюсь.

— Любите себя, молодой человек, — Лена поймала сумрачный взгляд Федаина. — Тогда вам легче будет полюбить остальных.

— Я постараюсь, — ответил Федаин, трудно осмысливая разговор с женщиной. — Я буду стараться.

Он поднялся. Ковтун набросил на плечи кожаную куртку и вышел в переднюю.

Лена прошла к Федаину через всю большую комнату, от окна до двери. Теперь он видел, что походка ее отяжелела.

— Вам трудно жить, Федаин? — дрогнули в усмешке губы Лены.

— Ухожу из этого дома и не понимаю, за что полюбил вас, за что успел возненавидеть, — серьезно ответил Федаин. — Будьте здоровы, Елена Максимовна.

Она коротко встряхнула ему руку.

В дальнем углу темного двора Ковтун курил папиросу. Искры веером сыпались на остывшую землю.

Федаин прислонился плечом к дверному косяку и жадно вдохнул холодный воздух.

«Кто она и зачем она? — изумленно пожал он плечами. — Где и какими мыслями напиталась, чтоб неожиданно метко заглянуть в человека, ударить его больно, безжалостно, так больно, чтоб он зашелся криком и узнал в себе человека?»

Федаин глядел в холодный, густой мрак, начинавшийся от самых ног и протянувшийся через эти холмы и поля, залитые вешними водами, до крохотных звезд на небе. Он думал о Елене Максимовне, о тех бесчисленных поколениях, что выпестовали ее характер, гибкий ум и весь этот тонкий механизм, называемый интуицией. Федаин еще раз поразился внешней изменчивости русских женщин, сопряженной с богатым внутренним миром. Большая собранность в тяжелые часы и годы жизни, беззаботный смех, беспечность и неизбывная печаль, чрезмерное любопытство и внезапно находящая замкнутость. Настойчиво отстаивать свое, пусть крохи, и разом отдать все ради того, что вызовет в ней сострадание и жалость, уметь любить и необычайно сильно ненавидеть, ценить жизнь и легко, подчас безрассудно уходить из нее.

«Откуда столько граней характера в одном человеке? — думал Федаин, вспоминая сильную, уверенную Елену Максимовну. — В какие времена и кем закладывались будущие черты незаурядности? Импульсивное, страстное развитие нации, распрямлявшейся в борьбе с несметными ордами, собственным рабством, темнотой, и тащившей к дальнему свету всех, кто вовлекался в мощное течение ее жизни? Сила, проницательность, доброта победителя и душевное здоровье крупица за крупицей накапливались прошлыми поколениями, чтоб собраться в характере этой красивой женщины?»

Федаин, подняв лицо к небу, думал о вечности, о тех людях, что будут жить после него в необозримо далеком будущем. Какие мысли и мечты его, Федаина, Ковтуна и Елены Максимовны уйдут в это будущее? Что заинтересовало бы грядущих историков в их жизни, если б она каким-то образом донеслась до них?

…Кто-то вошел в калитку, приблизился, твердо ступая. Тускло блеснули погоны.

— Иди, Игорек, в дом, — голос Ковтуна дрогнул. — Мама очень беспокоится.

— Иду, папа, иду, — офицер прошел мимо Федаина и хлопнул дверью.

Ковтун бросил папиросу под ноги и подошел к Федаину.

— Моя Лена категорична в своих суждениях, — Ковтун взял под руку гостя. — Категоричные люди не бывают правы.

— Дмитрий Сергеевич, — сказал Федаин. — У меня одна к вам просьба — переправьте меня завтра через реку.

— Если послезавтра?

— Будет поздно.

— Сердечные дела?

— Да.

Ковтун полез было за папиросами, но передумал.

— В этих делах всегда не хватает дня или ночи, а то и одной-единственной минуты. — Ковтун, втянувший голову в плечи, напомнил Федаину ночную птицу на пне. — Допустим, опоздал на поезд, и он увез твою долю на край света. Беги, кричи — ничем не поможешь. Быть бы тебе счастливым человеком, однако нет — минутки не хватило.

— Тут не в одном времени дело. Что-то не по себе мне, Дмитрий Сергеевич. Душно! Мог бы — пешком бы сейчас ушел через эту воду.

Ковтун не перебивал.

— Душно! — повторил Федаин. — Эта вода, что мост свернула, будто в меня вливается.

— Ты, парень, еще и обидел кого?

— Не казни меня, Дмитрий Сергеевич. Переправь через море.

— Что ж… — Дмитрий Сергеевич снова полез в карман. — Завтра утром ты будешь на том берегу. Там тебя встретят — позвоню соседу. Плыть опасно в эту пору, так что сына попрошу. Не из уважения к гостю, а потому, что ты за весь месяц хоть раз человеческой стороной ко мне повернулся. Ну, иди, отдыхай.

Утром они плыли в густом тумане к невидимому берегу. Туман местами распадался на отдельные белые глыбы, и они высокими островками сидели в воде. Сзади, со стороны села, пробивалось солнце.